Сквозняк из прошлого

Оно написано собственноручно по той причине, что я предпочел бы, чтобы его не читал Том Там или кто-то из его мужского пола машинисток. Я умираю от смертельной болезни после неудачной операции в единственной приватной палате болонского госпиталя. Милосердная молодая сестра, которая отошлет это письмо по почте, сообщила мне с ужасными режущими жестами кое-что, за что я заплатил ей так же щедро, как заплатил бы за ее услуги, будь я все еще мужчиной. На самом деле знание своего смертного часа – благо бесконечно более ценное, чем то, которым одаривают возлюбленного. По словам моей маленькой шпионки с миндалевидными глазами, великий хирург, да сгниет его собственная печень, солгал мне, когда вчера объявил с ухмылкой черепа, что operazione^[38] была perfetta^[39]. Что ж, так и есть – в том смысле, в каком Эйлер называл нуль идеальным числом. На деле они вспороли мне брюхо, бросили полный ужаса взгляд на тот мой разложившийся орган, который они называют fegato

^[40], и, даже не коснувшись его, снова меня зашили.

Не стану докучать вам неприятностями, связанными с Тамуортом. Видели бы вы, сколько самодовольства выражали заросшие шерстью губы этого вытянутого малого, когда он навещал меня нынче утром! Как вы знаете – как знают все, даже Марион, – он проник во все мои дела, включая сердечные, пролез в каждую щель, собирая каждое слово, которое я обронил с моим немецким акцентом, так что теперь он может биографировать покойника не хуже Босвелля и с тем же успехом, с каким он вил веревки из живого. Я также пишу своему и вашему поверенному о мерах, которые должны быть приняты после моего отбытия с тем, чтобы Тамуорт на каждом повороте своих лабиринтообразных планов упирался в преграду.

Единственное дитя, которое я когда-либо любил, – это восхитительная, глупенькая, вероломная малышка Джулия Мур. Каждый цент и сантим, принадлежащий мне, а также все оставшиеся сочинения, которые еще можно вырвать из когтей Тамуорта, должны достаться ей, сколь бы неясными и двусмысленными ни были мои указания в завещании: Сэм знает, на что я намекаю, и будет действовать соответственно.

Последние две части моего Опуса в ваших руках. Мне очень жаль, что Хью Пёрсона нет рядом, чтобы присмотреть за его публикацией. В своем ответном письме не пишите ни слова, что получили его, но вместо этого, своего рода шифром, который сказал бы мне, что вы приняли это письмо во внимание, сообщите мне, как старую добрую сплетню, кое-какие сведения о нем – почему, например, его заключили в тюрьму на год – или больше? – если было установлено, что он действовал в состоянии эпилептического транса; почему его перевели в приют для душевнобольных злодеев после пересмотра его дела, если, как было доказано, он не совершал преступления? И почему следующие пять или шесть лет он перемещался между тюрьмой и сумасшедшим домом, прежде чем стал пациентом частной клиники? Кто, кроме шарлатанов, берется лечить сны? Пожалуйста, расскажите мне все это, потому что Пёрсон – один из самых милых людей, которых я знал, и еще потому, что в своем письме о нем вы можете тайком переправить любую секретную информацию этой бедной душе.

Знаете, бедная душа – подходящее слово. Моя горемычная печень тяжела, как отвергнутая рукопись; им удается сдерживать гнусную гиену боли частыми инъекциями, но так или иначе она всегда присутствует за стеной моей плоти, подобно глухому грому непрерывной лавины, сметающей там, по ту сторону меня, все конструкции моего воображения, все ориентиры моего сознательного «я». Смешно, но когда-то я верил, что умирающие видят тщету вещей, суетность славы, страсти, искусства и так далее. Я полагал, что в сознании умирающего человека драгоценные воспоминания сокращаются до радужных пятен; но теперь я ощущаю как раз обратное: мои самые незначительные чувства и настроения и таковые же чувства всех людей приобрели гигантские размеры. Вся Солнечная система – не более чем отражение в хрустале моих (и ваших) ручных часов. Чем больше я чахну, тем сильнее разрастаюсь. По-моему, это довольно необычное явление. Совершенное неприятие любых религий, когда-либо придуманных человеком, и совершенное спокойствие перед лицом совершенного небытия! Если бы я мог объяснить это тройное совершенство в одной большой книге, она бы, несомненно, стала новой библией, а ее автор – основоположником нового вероучения. К счастью для моего самоуважения, эта книга написана не будет – не просто потому, что умирающий не может писать книг, но по той причине, что эта определенная книга никогда бы не выразила одним махом того, что можно понять лишь

непосредственно.

Примечание, добавленное адресатом:

Получено в день смерти писателя. Зарегистрировать в разделе Repos – R.

22