Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира

Мишу не требовались оба глаза, чтобы заглянуть внутрь себя и покопаться в свежих воспоминаниях; он опять увидел человека с головой коня, который размахивал саблей на крыше, склонившись над окровавленным святым. Художник достал листок и набросал несколько эскизов человека с головой коня, и женщины начали плакать, дети попрятались. Крики в конюшне прекратились. Мишу хотел подползти к окну, но мэтрэгунцы вцепились в него.

– Нет, Мишу, не смотри! Пусть уходит!

– Отпустите! – Мишу попытался вырваться из хватки, но от сломанных ног по телу прокатилась волна мучительной боли, подобная молнии.

– Не пустим!

– Пустите! – взревел он, и мэтрэгунцы подчинились.

Художник упал, с трудом поднялся и оперся о подоконник. Он успел заметить на опушке леса огромного мужчину и отчетливо понял: это не тот, кого он видел на крыше. И не та голова коня. Незнакомец был высоким, массивным, в одной руке держал волочащуюся следом саблю, а под мышкой – конскую голову. Тварь повернулась, их взгляды встретились, и с того момента Мишу начал ощущать уцелевший глаз как холодный шарик льда, вставленный в череп, и от этого до конца жизни его мучили головные боли.

Хиран Сак вошел в лес и скрылся из вида. Мишу подумал: что бы ни твердили люди, ничего никогда не заканчивается.

Тишина такая, что хоть помирай

Маленький Тауш изнемог от того, что пришлось ползти на животе так долго, на протяжении часов и как будто целых веков; три его колена покрылись ссадинами от острых камней, листочки застряли в пропитавшихся кровью волосах; несколько раз он едва не проглотил моток красной веревки. Время от времени малыш его выплевывал и останавливался, чтобы перевести дух. Он ощупывал свой живот, ковырял в маленьком пупке, и каждый раз его охватывала пустота, пробирающая холодом страха и одиночества до самых уголков души. Он не успокоился, пока не нашел хижину, где находился Другой Тауш, и, помедлив некоторое время перед дверью, прислушался: внутри кто-то был, кто-то ходил туда-сюда, вздохами рассекая тишину. Маленький Тауш толкнул дверь и поднял глаза. Перед ним стоял Тауш – голый, в одном одеяле, накинутом на плечи; не новый, но еще новее, похожий на прежнего, но превосходящий его по красоте и изяществу. Безупречно сотворенное тело превращало Маленького Тауша в жалкую тень, которую отбрасывает на землю слабая свечка, мерцающая и готовая вот-вот погаснуть. Звук голоса пал на душу малыша, словно лезвие гильотины, и когда тот попытался произнести единственное слово, какое мог, у него в горле застрял комок.

– Тааа… Т-т-т…

– Кто ты такой? – спросил Другой Тауш, и его голос был ясным, как горный ручей, как трава в лучах солнца, как геологическая справедливость тысячелетий.

– Тааауу… Тауу…

Другой Тауш понял, что этот комок сморщенной плоти не представляет никакой опасности, и присел рядом. Он не знал, кто он такой, что должен делать и как сюда попал, но все должно было постепенно, поочередно прийти к нему; он это понимал, хоть и не осознавал, каким образом. Он поднял Маленького Тауша и усадил его. Малыш протянул нормальную руку, коснулся груди Другого Тауша кончиками пальцев, потом – собственной впалой груди.

– Таааааууууушш… Таааауууушшш…

– Тебя зовут Тауш?

«Да, – кивнул малыш, – да, и тебя тоже». Он как будто пытался это сказать, прикасаясь то к груди Другого Тауша, напротив сердца, то к собственной: и тебя тоже.

– И меня? Я тоже Тауш?

Маленький Тауш улыбнулся и, пальцами здоровой руки разжав оцепенелую хватку другой, вытащил моток. Показал. Другой Тауш скривился от отвращения; коснулся этой штуки и быстро отдернул руку.

– Что это?

Маленький Тауш поковырялся в его пупке, и Другой Тауш вздрогнул. Он вскочил, прикрывая живот ладонями.

– Что ты делаешь?

Карлик сделал ему знак: не бойся, вернись, я хочу тебе что-то показать. Другой Тауш позволил Маленькому Таушу поковырять в собственном пупке – тот словно собирался засунуть ему ту железу в живот, – решив немедленно отпрыгнуть, если это уродливое существо, эта ошибка природы попытается причинить ему какое-нибудь зло. Но прикосновения Маленького Тауша были мягкими, и вскоре Другой Тауш почувствовал покалывание в пупке. Ему засунули этот моток в живот? Он пригляделся: нет, штуковина была все еще в руке у существа, но веревочка тянулась изнутри его тела, постепенно удлиняясь в пальцах карлика, который внезапно начал плакать. Другой Тауш вскочил и в испуге попытался оборвать веревочку. У него получилось, и он бросил ее на землю: шнур, красный и влажный, длиной примерно в два пальца.

– Что это? Что… Почему? – попытался спросить Другой Тауш, но его безупречный голос ослаб от испуга и омерзения.

Карлик увидел, что Другой Тауш и впрямь совершенен, и моток ему не нужен, у него есть собственный, и он воплощает в себе все, чем малыш не мог стать – и даже куда больше, – поэтому он вытер слезы и указал на город. Попытался. Больно, слишком больно, комок в горле треснул, и Маленький Тауш сумел один раз, в муках, произнести:

– Альра… уна…

– Альрауна?

Маленький Тауш кивнул.

– Что такое «Альрауна»?