Слабая женщина с сильным характером

Маша помогла Любе подняться и лечь рядом с ребёнком на топчан. Метнувшись в другую комнату, она принесла подушку, тёплое одеяло и лёгкий халат.

— Не даст свекровка тебе житья. Она же змея, змеёй. И этот Колька твой, тоже, алкаш конченный, — причитала она, снимая с подруги мокрую ночную сорочку, в которую та была одета, помогая ей натянуть на себя халат и укрывая Любу тёплым одеялом. Люба дрожала всем телом так, что казалось стук её зубов, был слышен во всём доме.

— Маша у тебя молоко есть? — еле проговорила она.

— Да есть, уже грею, — вылив тёплое молоко в чашку, она вынула из буфета начатую бутылку водки. Налив в рюмку чайную ложку алкоголя она добавила немного воды и сахара. Быстро размешала полученную смесь, взяла ребёнка на руки и стала быстро вливать её в рот полугодовалого малыша. Усталый измученный ребёнок не сопротивлялся. Он пил, забавно скручивая язычок в трубочку, морщась от гадкого вкуса питья. Проглотив немного жидкости хныкал, но опять открывал ротик. Малыш раскраснелся от тепла и разбавленной водки его глазки стали закрываться от усталости, перенесённого шока и наступившей вдруг тишины. Но женщина не давала ему уснуть, а всё поила и поила тёплым молоком с разбавленным в нём кусочком сливочного масла.

Положив успокоившегося ребёнка рядом с матерью, Маша выложила на стол кружок ливерной колбасы, шматок сала, хлеб и два сваренных вкрутую яйца. Оторвав от какой-то тряпицы лежащей в столе лоскут, она смочила его водкой и, раздвинув волосы на голове Любы, стала вытирать кровь.

— Это он тебя сегодня по-божески приложил. Поцарапал только. Не так, как в прошлый раз. Не плачь, успокойся. Давай пей, быстрее согреешься.

Плача и ещё дрожа всем телом, Люба взяла наполовину налитый стакан и, кривясь, опустошила его.

— Дешёвый алкоголь сразу ударил ей в голову. Она почувствовала тепло, которое разлилось и согрело её нутро, — сегодня из-за этой скотины я куска хлеба во рту не держала, — еле шевеля распухшими от побоев губами, проговорила она.

— Поешь, поешь, — Маша нарезала большими кусками ливерную колбасу, протянула один кусок Любе и разлила водку по стаканам, — выпей ещё, успокойся и поешь. А если бы меня дома не было? Ты голиком — ладно, а дитя раздетое, да в мороз?! — всё причитала Маша, но у Любы, разговаривать совсем не было ни сил, ни желания.

— Всё, спи. Завтра не встану на работу. Нет, уже сегодня! Тьфу ты, чтоб его Кондратий побрал, спать-то когда, — Маша собрала со стола и пошла в другую комнату.

Люба, повернула сонное тельце сына на бочок, опустила тяжёлую голову на подушку. Усталость и выпитое взяли своё. Сквозь тяжёлый сон, Любаша услышала голос Марии:

— Любань, дверь закрой, я побежала, опаздываю.

— Господи, я вроде, как только глаза закрыла и уже утро.

Ей тяжело было пошевелить побитое тело, но через минуту она соскочила с постели. Подхватив ещё спящего, раскрасневшегося, мальчугана на руки Люба поднесла его к раковине и включила воду. Она зажурчала из крана неровной струйкой. Мальчик не открывая глаз, потянулся на руках матери и справил свою малую нужду. Подложив чистую несколько раз сложенную марлю в застиранные и высохшие за ночь ползунки мальчика, Люба опять положила его на топчан.

— Сыночка мой, — она погладила сына по светлым кудряшкам, — вырастишь, будешь мамку свою защищать. И чего я сама тогда испугалась? Может, не выскочила бы сразу за Кольку, не послушалась мать, так по-другому жизнь сложилась бы. А может, от судьбы и правда, не уйти?

Уставшее тело Любы хотело покоя, но опять заснуть не получалось.

— И не ёкнется сердце у этой старой карги! Зараза! Вроде как сама не баба.

Ёкнулось. За окном послышались скрипучие шаги по снежной тропинке к дому Марии.

— Господи, хоть бы не Колька, — Люба соскочила с топчана, её бил озноб, — видеть его уже не могу. Дал передохнуть бы мне, окаянный.

Но скрипнув дверью, в дом вошла свекровь. Вместе со свежим ещё морозным воздухом в дом вкатилась ледяная глыба презрения и непонимания. Холодом повеяло от вошедшей женщины. Она опустила толстый пуховой платок на плечи и, расстегнув старенькую телогрейку села напротив невестки.

— Ну? Долго позорить нас будешь? От мужика родного бегать не стыдно? Сор из избы выносить?

Люба не чувствовала никакой вины ни перед свекровью, ни перед мужем. Но глядя на эту дородную властную женщину, её как бы прижимала к земле какая-то неведомая сила.

— Конечно, нужно было дождаться, когда он прибьёт меня, — тихо оправдывалась она.

— Чего ты там мурлычишь себе под нос? Хорошую жену муж бить не будет. А бьет, значит, знает за что.

— Что вы такое говорите? Ладно, меня, сына бы пожалел. Уйду я от вас и сына заберу с собой.

— Подумаешь, испугала! Не велика потеря. Иди, только кому ты нужна? А внуки, не переживай, у меня ещё будут! Что думаешь, я так и буду бегать за тобой? По мне отобрать бы у тебя внука, а саму и на порог в дом не пускать! Так я мать, — она подняла указательный палец вверх, подчёркивая этим значимость сказанного, — я знаю какого малютке без матери расти, хоть и такой дуры, как ты. Быстро собирайся, мне тебя ждать некогда.