Слабая женщина с сильным характером

Люба, бросив поклажу наземь, облокотилась на перила и посмотрела туда, откуда неслась мольба ребёнка. Ту картину ужаса, которую она увидела, придумать было невозможно. Только что распаренная от быстрой ходьбы женщина, почувствовала, как её сковал холод, руки посинели от непроизвольно сильно сжатых кулаков. Люба бежала под мост, словно какая-то неведомая сила толкала её в спину, помогая уставшей женщине добежать до цели. Увидев, как толстая неряшливо одетая женщина стояла, наклонившись над черноволосым мальчиком лет шести-семи и пыхтя, сжимала грязными пальцами его тоненькую шею, Люба с разбега всем телом навалилась на убийцу. Лицо пацанёнка уже стало серым, освободившись, он стал откашливаться, с жадностью глотая воздух. Сбив с ног и оказавшись верхом на пьяной бабе, она обеими руками впилась в её немытые волосы и стала бить головой о забетонированную подушку крепления моста.

— Гадина, ты что делаешь? Гадина! — хрипела Люба вдруг пересохшим горлом.

В какой-то момент ей показалось, что под ней лежит и извивается, не известная всем в округе пьяная зэчка Нюрка, а её Любина свекровь. Ещё сильней она стала бить её по голове, представляя ненавистное лицо Митрофанихи, не слыша крика и мата, которым Нюрка обсыпала свою обидчицу.

— Ты за всё ответишь, на тебе! — приговаривала она, нанося ей следующий удар.

Вдруг, до её сознания дошел горький плач мальчика, который пришёл в себя. Падая, заплетаясь в своих худых, как спичка ногах, с торчащими острыми коленками, кашляя, он стал бегать вокруг дерущихся женщин, сложив ладошки вместе, как при молитве и жалобно просить:

— Тётенька, не трогай мамку, не убивай мамку! Она хорошая!

Услышав эти слова, Люба словно опомнилась. Она сидела на плюющейся кровью бабе и всё ещё держала её за волосы, пока та не улучшив момента, не скинула Любу с себя. Подбежавшие к ним мужики, шедшие мимо и видевшие картину избиения Нюрки с ободряющими высказываниями стали заламывать и связывать убийце руки.

Только теперь на бетонном покрытии основания моста, между стоящих любопытных тел людей, Люба заметила лежащую мёртвую маленькую лет трёх-четырёх девочку. Мальчик, всё так же, со сложенными в лодочку руками, то подбегал к скручивающим её мать мужикам, прося не бить её, то к распростёртой на бетоне девочке, голося и размазывая слёзы по грязному лицу.

— Оленька, не умирай, я прошу тебя, не умирай!

Кто-то уже успел накинуть на искажённое смертью лицо девочки чистую тряпицу. Но ветер сдувал её с лица ребёнка, словно хотел сам в последний раз обласкать, нежно закрыть глаза на маленьком славном личике. Кто-то из женщин подошёл и положил по обе стороны тряпицы два небольших камня, чтобы ветер не смог обнажить последний взгляд девочки, устремлённый туда, куда недавно улетела её душа. Из-под белой тряпицы, торчали две тонюсенькие кое-как заплетённые косички.

Любе помогли подняться с земли. Кто-то из подоспевших женщин, стал вытирать кровь с поцарапанного грязными ногтями Нюрки лица, которая, то озлобленно ругаясь, то истерически смеясь, кричала:

— Мне по-барабану, топила щенят и буду топить. Не нужны они мне!

Кто-то из женщин нервно отвечал ей:

— Зачем рожала? Оставить не могла в роддоме?

— У тебя спросить забыла! — развязно отвечала Нюрка.

— Так им на зоне дети нужны. Они их рожают, чтобы послабление для себя сделать. А потом, конечно, зачем они им, — хмуро объяснял стоящий рядом мужичок.

Тут к Нюрке подбежал её сын, которого она недавно душила.

— Мамочка, мама! — закричал он и, протиснувшись сквозь плотный круг стоящих вокруг мужчин, подскочил к Нюрке. Но она, с силой выставила ногу вперёд, ударив мальчугана в пах. От боли он скрутился в маленький клубочек и не заплакал, заскулил, как покалеченный щенок. Вытирая и размазывая слёзы по грязному лицу, мальчик отполз от матери в сторону, где к нему пришли на помощь женщины. Люба, ещё не пришедшая в себя, подскочила к Нюрке и с силой ногой ударила её в живот. Что было потом, она помнит с трудом. Обессиленная Люба упала на землю. До неё отрывками доносились то крики негодования женщин, которые накинулись с кулаками на Нюрку, то плачь мальчика, то причитания людей у трупа маленькой девочки. Не жить бы зэчке и не получила бы она в дальнейшем ещё один срок, если бы не подоспел подъехавший вовремя милицейский наряд со станции.

После этого случая Люба перестала помышлять о самоубийстве. Но ещё больше осунулась, замкнулась в себе. Жила по инерции. Только бить себя больше не позволяла.

Одним зимним вечером сидя за столом под лампой, она занималась штопкой. Так по мелочи, насобирала бельишко. В своей комнате, развалившись, пьяный муж требовал её подойти.

— Отстань, — вдруг тихо и твёрдо ответила Люба. Первый раз она позволила себе так ответить мужу.

— Что ты сказала, а ну-ка повтори! — качаясь от выпитого, Николай подошёл к жене и замахнулся на неё.