Сладкая жизнь Солёной Балки

Вечером первого дня, после концерта, мы вернулись в общежитие. Каструбин ушел навестить друга, который тогда в ЦК работал, а раньше они вместе в райкоме служили. Остались мы в комнате с Моро. Тот походил по коридору, а там изо всех областей ребята, вернулся и говорит: «Слушай, Вася, а куда ты моих кур выбросил?» «Да за окном висят. Пропали, наверное, утром приморозило, а днем было больше пяти тепла». «А ну, давай их сюда». Принес, понюхал, вроде ничего. На этаже работал буфет. Я поговорил с буфетчицей. Она дала большую кастрюлю. Проварили мы тех злополучных кур. Одну отдал буфетчице за помощь, остальные принес в комнату.

Моро не мог сидеть спокойно, пошел к соседям из Кустанайской области, двое из них – с орденами Ленина. Моро сагитировал их пройти по этажу и пригласить желающих на домашнюю курятину. Вход – с двумя бутылками пива, можно и больше. Опять повторялась вагонная история. Набилась в комнату масса людей. Под всеми четырьмя койками – десятки бутылок с пивом. Опять веселились часов до четырех. Нормально – ни пьяных, ни глупых.

На второй день продолжались прения по докладу. Хвалились, предлагали, просили, обещали. В зале уже одна треть не присутствовала. Мы на этом остановимся чуть позже.

Вечером для нас специально привезли хор им. Пятницкого из Москвы. На третий день пустовала уже половина зала. Вечером опять выступал цвет национальной культуры. И тут случилось то, что случилось. На гастролях в Алма-Ате была еще юная тогда Екатерина Шаврина. В самом конце, видимо для всех русскоязычных, выпустили ее. Она под два баяна запела «Тополя» и буквально убила зал молодым чистым голосом и самой песней. Хотя уже некоторые и тянулись к выходу, нам она доставила огромное удовольствие.

Наступил, наконец, долгожданный день дефицитных покупок, воскресенье. Перед этим, Моро сказал нам: «Тут меня женщины местные сегодня остановили. Предлагают все, что хочешь, даже постель на все эти дни, только просят отдать пропуск, хотя бы в ЦУМ. Причем, примут всех желающих, хоть всех участников совещания. «Да ну их, – отмахнулся Каструбин, – пойдем, хоть посмотрим, что там за дефицит будет. Денег то у нас практически нет».

Надо сказать, что денег у нас действительно практически не осталось. Здесь мы были поставлены явно в неравные условия по сравнению с другими регионами. Дело в том, что в нашем районе был всего один совхоз, остальные – колхозы. Колхозы, по шестьдесят шестой год, работали на трудоднях. В течение года мы получали трудодни с помесячным тридцатикопеечным авансированием, поэтому те, кто выезжал за пределы колхоза в поездки и командировки (я – в том числе), были в долгах и ждали конца года, затем годового отчета, распределения по трудодням, а потом уже что-то получали.

Мы выехали в период, когда ничего не было готово, запасов не было, аванс взять в банке было невозможно из-за бурана, так что отбыли в такую даль практически ни с чем. В таком же положении находились все те, кто представлял на совещании другие колхозы. В совхозах получали зарплату ежемесячно в полном объеме, поэтому их представителям было проще.

Но самым обидным и несправедливым было то, что хозяевами положения оказались вовсе не передовики из зерновых районов, хотя ведь именно из-за зерна с таким понтом, было собрано и обставлено то совещание. Хозяевами были те, кто никакого отношения к зерну не имел, никогда и никаких планов не выполнял, ни по заготовкам кормов, ни по мясу-шерсти и ни по чему, вообще.

Руководители «байских» бесконтрольных районов и хозяйств из средних и южных областей, да и полупустынной части нашей области, практически не знали счета деньгам по той простой причине, что никогда их не зарабатывали. В этих районах и зонах умели пользоваться властью. В совхозах площадью в треть Молдавии, директор еще в те времена был всем – и властью, и судьей, и уполномоченным Аллаха. Без него нельзя было ничего делать – ни выехать, ни торговать, ни покупать, ни жениться и т. д. На всем огромном пространстве Казахстана, в совхозных чабанских отарах, в конетабунах и на верблюжьих фермах, содержались десятки и сотни тысяч личных, неучтенных голов. Никто из посторонних, никогда их не считал и не устанавливал их принадлежность. Директор или его специалисты держали «своих» овец почти во всех отарах. У них шел свой учет, хоть и примитивно, но необратимо.

Привез, к примеру, директор чабану в отару 20 овец, неважно – овцематки или баранчики. Осенью должно быть уже сорок голов, а на следующую, – восемьдесят. И в такой прогрессии шли условия. Мнения чабанов, которые тоже имели личный скот в отарах, никто не спрашивал. В порядке возмещения морального ущерба, чабанов, в зависимости от того, чьих и сколько голов они содержат, награждали орденами, званиями Героев Социалистического Труда и закрывали глаза на все сопутствующее. К сожалению, так было, я не выдумываю, а знаю.