Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник. Роман-искушение

– Пусть тогда авва Ицхак допросит его, – предложил Амос, и оба они, Амос и Наум, скосили глаза на шедшего рядом грустного и задумчивого старца. Но тот был сама отрешенность, ни на кого не смотрел и ничего не слышал. И потому Наум обреченно проговорил:

– Ладно. Задам ему вопрос, о котором договорились. Пусть попробует ответить. А дальше посмотрим, что с ним делать.

– Да, будем действовать по обстановке, – согласился Амос.

– Задам ему вопрос, – повторил Наум. – А ты вели стражникам, чтобы были рядом. И следи за реакцией в народе.

– Ты только сдерживайся, когда будешь говорить с ним, – попросил Амос.

– Ты лучше стражников своих сдерживай и за ними смотри. Говорят, некоторые из них тоже участвовали в погроме, – зло процедил Наум.

– Они уже под арестом и будут строго наказаны, – спокойно ответил Амос. – Те, которые с нами сейчас, – самые стойкие и проверенные.

– Но сколько их?

– Тридцать человек в отряде.

– Всего тридцать, – грустно вздохнул Наум. – А вон, смотри, сколько народа. И у него самого, говорят, учеников чуть ли не сотня.

– Только не нервничай и не гневайся. А остальное – мое дело, – сказал Амос, саган и главный начальник стражников.

Всё это достаточно тихо и скрытно говорилось, и, разумеется, народ, на который они надвигались, ничего не слышал и слышать не мог. И шедшие за Наумом и Амосом священники и книжники тоже не слышали, за исключением разве первого ряда, в котором вышагивали два священника черед, один судебный законник и ловко пристроившийся к ним сбоку один фарисей в бесцветном плаще – тот самый Каллай, который ночью подслушивал из-за пальмы Фаддея, а после явился с докладом в дом Матфании. Каллай слышал.

НАРОД же, столпившийся в центре двора, следил за процессией с того момента, когда она вышла из Царского портика, а когда она дошла до уровня Шаллекетских ворот, развернулся к процессии лицом. И теперь, когда старейшины и священники дошли до ступеней и стены, огораживавшей Двор женщин, в этой толпе кто-то тихо вскрикнул: «Идут!» И сразу несколько голосов очень негромко подхватили: «Идут!», «Идут!», «Тихо!», хотя и так было слишком тихо для Двора язычников, в котором не было теперь ни скота, ни торговцев с менялами, и люди в этой тишине не желали разговаривать с непривычки или от страха. И едва первая толпа напряглась и вскрикнула, как сразу и во второй толпе, обступившей Иисуса, произошло быстрое и виноватое движение: люди отшатнулись от Христа, обратились к Нему спиной и выстроились вдоль ступеней, с севера на юг, напротив первой толпы, которая также рассредоточилась и выстроилась, образуя проход для почтенных и важных, великих и сильных. И чем ближе процессия приближалась к народу, тем больше эти шеренги отодвигались назад и расступались в стороны, освобождая дорогу для тех, на кого смотреть было боязно и еще страшнее было ненароком подвернуться им на пути и осквернить благородных и праведных своим нечестивым прикосновением. И так они друг друга словно гипнотизировали: толпа проникалась робостью и благоговением, а шедшие в процессии преисполнялись еще большей торжественностью и еще пущей важностью.

Пройдя между шеренгами народа, старейшины и священники приблизились наконец к Иисусу и ученикам его, и лишь тогда лица их утратили прежнюю окаменелость. Лицо преподобного Наума стало свирепым, морщины на лбу словно надавили на седые густые брови, а те наползли на глаза и прикрыли их, сузив и заострив взгляд, который и без того у Наума был тяжелым и острым. Авва Ицхак, напротив, широко раскрыл свои старческие подслеповатые глаза и взглядом своим, выпукло-страдающим и детски-обиженным, принялся как бы ощупывать лицо Иисуса. Амос же осклабился и, медленно переводя взгляд с Христа на апостолов и с апостолов на других учеников, словно успокаивал их той приветливой и одновременно настороженной улыбкой, которой только чистокровные иудеи и выходцы из египетской Александрии умеют улыбаться.

И в гулкой каменной тишине, в зловещем шорохе одежд и в пыльном солнечном зное голос Наума сурово и хрипло вопросил:

– Какой властью ты это делаешь?! Кто дал тебе эту власть?! Скажи нам. Мы ждем от тебя ответа.

Иисус ответил сразу:

– Я тоже спрошу вас, и, если ответите, отвечу и я вам на то, о чем спрашиваете меня. Скажите: крещение Иоанново с небес было или от человеков?

Наступило удивительное молчание, такое же солнечное, пыльное и гулкое, как та тишина, которая воцарилась в Храме. И солнце так жарко освещало лица, что всё на них можно было прочесть, даже мысли, а гул ожидания эти мысли словно считывал и произносил вслух.

Глаза у Наума забегали, приподнимая тяжелые веки, отчего словно вспух кончик носа, расширились ноздри, задергались седые и чуть обвисшие усы, встопорщилась и тоже задергалась густая борода, в которой теперь совершенно исчез рот, будто стал ненужным.