Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник

— Она не сказала. И как и за что казнили, тоже не сообщила… Но ты знаешь, что я боюсь страшных снов жены. Они почти всегда сбываются. Она за несколько часов предсказала смерть моей матери. Увидела во сне, что умерла Ливия Августа. И даже то, что Тиберий не приедет на ее похороны…

— Замечательная женщина твоя супруга, — сказал Максим.

— Да, замечательная, — согласился Пилат и почему-то грустно вздохнул. — Это еще не всё. За несколько десятков стадий перед Антипатридой, сразу после того как мы переехали через реку, дорогу нам перебежало какое-то животное. Мне показалось — лиса. Но Лонгин утверждает, что это был волк или волчица, И другие солдаты, которые ехали впереди и лучше видели, его поддержали.

— Если это была волчица, то это — римский знак, — сказал Максим.

— А волки в Иудее редко встречаются.

— Но их довольно много в Самарии и в Галилее, — возразил Максим.

— В любом случае, когда какое-нибудь животное перебегает тебе дорогу, — это плохой знак.

— Да, знак не очень благоприятный, — согласился Максим и, быстро глянув на Пилата, спросил: — И давно ты стал таким?

— Ты хочешь сказать: суеверным?

— Я хотел сказать: таким внимательным к предзнаменованиям.

— Станешь тут… Слушай дальше… В Антипатриде мы наскоро перекусили и сели на лошадей, рассчитывая к вечеру быть в Иерусалиме. В субботу дороги пустые, скакать одно удовольствие… Но когда проезжали через Лидду, я увидел на заборе человека.

— Что значит «на заборе»?

— То и значит, что человек этот сидел на заборе, болтал ногами и ел гранат, откусывая прямо от плода, шумно пережевывая и выплевывая на дорогу кожуру и косточки.

— Гранат был условным знаком?

— Одним из знаков. При последней встрече мне сообщили три знака. Гранат был одним из них… Не заметить этого человека было невозможно. Никто из иудеев так не ведет себя в субботу и никто так не ест гранат.

— Я велел остановиться и подозвать ко мне этого человека, — продолжал Пилат. — Лонгин за шиворот стащил его с забора и толкнул к моему коню. «Зачем нарушаешь субботу?» — спросил я его. А он мне ответил: «Я финикиец, и мне, как и тебе, плевать на ихнюю субботу».

— «Плевать на субботу» — это тоже условный знак? — спросил Максим.

— «На ихнюю субботу», если быть точным, — ответил Пилат и продолжал: — Лонгин замахнулся, чтобы ударить его плетью. Но я соскочил с коня, отвел молодца в сторону, и он мне сообщил, что в Иоппии, когда окончится суббота, на городской площади меня будет ждать нищий, и этот нищий, как только увидит меня, начнет плакать и просить у меня золотой динарий… Я снова сел на коня, и мы поскакали в Иоппию.

— Нет, ты поступил намного более осторожно и предусмотрительно, — сказал Максим. — Вы проехали через Лидду и сперва повернули в сторону Эммауса. Отъехав от города несколько стадий, ты объявил, что голоден, и велел накрыть для себя и для охраны походный обед. А после обеда заявил, что тебя разморило и что ты не хочешь ехать в Иерусалим и, пожалуй, переночуешь в Иоппии.

— И это ты знаешь? — спросил Пилат.

— Вчера я расспросил Эпикура, где и как он тебя кормил. И среди ожидавших тебя иерусалимских иудеев ты вызвал небольшой переполох. Сперва прискакал гонец из Лидды и сообщил, что ты двинулся в сторону Иерусалима. Они стали ждать гонца из Эммауса. Но вместо него прискакал гонец из Иоппии…

— Ну, ладно, ладно, — нетерпеливо перебил Максима Пилат и продолжал: — Когда мы прибыли в Иоппию, суббота уже закончилась, и много праздного народа высыпало на площадь. И точно: из толпы нищих выскочил какой-то оборванец и побежал к нам, рыдая и крича, что у него только что украли золотой динарий. За ним устремился некий стражник, который в свою очередь кричал, что грязный мошенник лжет и несет околесицу, потому как никто и никогда не давал нищим золотой динарий. «Вот он у меня и украл динарий!» — закричал нищий, указывая пальцем на стражника. Я велел Лонгину заняться стражником, а сам подъехал к нищему, нагнулся к нему, и тот успел шепнуть мне на ухо: «Остановишься у такого-то. Когда отправишься спать, вели позвать слепого сказочника. И выстави у двери в спальню охрану, чтобы никто не смог подслушать вашего разговора…» Лонгин тем временем действительно обнаружил у стражника золотой динарий. И хотя стражник божился, что этот динарий принадлежит ему и что никогда в жизни он не грабил нищих, я велел вернуть монету нищему, а стражнику дать несколько оплеух, но не калечить, потому что рука у Лонгина, ты знаешь, тяжелая, а стражник этот — как знать, может, он тоже участвовал в комбинации… Может быть, я зря тебе всё так подробно рассказываю? — вдруг спросил Пилат и недобро глянул на Максима.

— Не зря. Тут каждая деталь важна, — твердо ответил начальник службы безопасности.

— Но если тебе всё и так известно, зачем тратить время? — капризно скривил рот префект Иудеи.

Максим сперва пристально и спокойно глянул в лицо Пилату, а затем отвел глаза в сторону и сказал:

— Прости, Пилат. Я больше не буду прерывать твой рассказ своими бестактными уточнениями.

Пилат наморщил лоб и надул губы.