Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник

— На самом деле мне очень мало известно, — устало произнес Максим. — Я даже не знаю имени твоего гостеприимца.

— Это был грек. Звали его Аполлодором. Я сам его ни разу в жизни не видел, — тут же сообщил Пилат и приветливо улыбнулся. — Меня там ждали. Для меня была приготовлена спальня на втором этаже, с единственной лестницей. А под лестницей — два топчана для охранников. Дверь в спальню плотно закрывалась. На ней изнутри были два засова.

Пилат вопросительно посмотрел на Максима, но тот хранил молчание.

— Остальных моих спутников разместили в двух соседних домах, потому что дом у Аполлодора маленький: прихожая, небольшой перистиль, кухня на первом эта же и единственная спальня наверху. Семьи у хозяина нет. Слуг двое. Но после ужина их куда-то отправили.

И снова Пилат вопросительно посмотрел на Максима, но тот лишь кивнул головой и всем своим видом показывал, что слушает, и слушает чрезвычайно внимательно.

— Понимаешь, — сказал Пилат, — с одной стороны, нас ждали и всё было тщательно приготовлено. Но с другой стороны, по лицу хозяина, по его поведению я сразу же почувствовал, что он понятия не имеет, зачем ему велели принять меня и что должно произойти в следующую минуту. Я даже не уверен, что он понял, кто я такой. Ты знаешь, во время моих передвижений по стране охране запрещено называть меня по имени и тем более по должности. Они обращаются ко мне «господин». И вообще, в отряде роль главного исполняет Лонгин… Кстати, в соседнем доме они отвели ему целых две спальни. Он спал в отдельной комнате, а в соседней разместилась его «охрана»!

Пилат рассмеялся, как ребенок, и весело продолжил:

— Отряд мой шумно гулял в соседних домах. Я так велел Лонгину, и они усердно шумели, славили цезаря и требовали вина, как и положено римлянам в представлении иудеев. А мы тихо поужинали вчетвером, Эпикур на этот раз прислуживал Лонгину… А перед тем как отправиться спать, я обратился к хозяину и сказал: «Говорят, у вас тут есть какой-то слепой сказочник. Позови его. Я хорошо заплачу и ему, и тебе». И представляешь себе, этот Аполлодор, и без того растерянный, вдруг еще больше смутился и говорит: «Слепой сказочник? Никогда о таком не слышал». И так искренне это произнес, что мне стало не по себе. Такую растерянность даже театральный актер не сыграет. Ну, думаю, сорвался контакт… У меня ведь так бывало: прибываешь в указанное место, а связника там нет: не получилось или вспугнули… Но затем Аполлодор этот говорит: «Тут, правда, какой-то слепой шлялся возле дома. Явелел его прогнать, чтобы не мешался под ногами… Хочешь, я выгляну? Может, опять вернулся?» Вышел, значит, и довольно скоро привел с собой какого-то гомера. Ну, точная копия того, который стоит у тебя в библиотеке!

— Который: бронзовый или мраморный? Они разные, — виновато и чуть насмешливо перебил его Максим.

— Нет, мраморный, мраморный. Тот, который с ленточкой вокруг головы, с открытыми глазами и бельмами на них… И даже лира у него сбоку висела! Представляешь себе?

— Легко могу представить. Таких много бродит по побережью. И многие из них — слепцы, — сказал Максим.

Пилат продолжил:

— «Вот привел тебе слепца, — говорит мне хозяин. — Утверждает, что сказочник и знает не только по-гречески, но и по-латыни». Я взял старика под руку и повел наверх, в спальню. Закрыл за собой дверь, задвинул два засова. Усадил его на стул, сам сел на постель и говорю ему по-гречески: «Ну, старик, какую сказку ты мне рас скажешь на сон грядущий?» А этот гомер снял с себя лиру, прислонил к стене и отвечает мне на чистейшей латыни: «Я тебе сказок рассказывать не стану. Я сон тебе расскажу. Он приснился одному человеку, и этот человек пожелал, чтобы тебе об этом сне тоже стало известно. Только ты слушай внимательно и постарайся сон этот хорошенько запомнить и по возможности ничего не упустить из виду». Когда он это сказал, я тут же потянулся к своей походной капсе, в которой у меня, как ты знаешь, всегда лежат свежие восковые таблички и всё, что нужно для записи. А старик говорит: «Ты чего шуршишь?» «Я просто лег на ложе, — отвечаю. — Не волнуйся. Я тебя внимательно слушаю и спать пока не собираюсь». А он мне: «Ничего не смей записывать! Как будто не знаешь, что сны никогда нельзя записывать. Если запишешь — сон тут же утратит силу». Вот, я и не записывал, — радостно и несколько виновато улыбнулся Максиму Пилат. — Так что придется тебе довериться моей памяти. Вообще-то, я на нее никогда не жаловался… Ты разрешишь мне налить тебе еще бульону?

— Спасибо, я сам за собой буду ухаживать. А ты рассказывай, не отвлекайся, — сказал Корнелий Максим.

— Ты плохо ешь, дорогой начальник. Но надеюсь, аппетит у тебя разыграется. Потому что рассказ мой действительно гастрономический. Как всегда, ты правильно вычислил, — улыбнулся Понтий Пилат и начал пересказывать сон.