Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник

— Он спрашивает! — в отчаянии воскликнул Пилат. — Он, тонкий знаток различных религиозных символов и великий толкователь самых двусмысленных политических знамений, он, Корнелий Максим, который только что просветил меня и объяснил, что душистый сельдерей означает посвящение в Великие Элевсинские мистерии, в которые когда-то посвящен был сам Геркулес… — Не окончив фразы, Пилат перестал восклицать и заговорил тихо, спокойно и коротко: — Смотри. В Масиллии при загадочных обстоятельствах умирает Луций Цезарь. Через два года гибнет от раны Гай. Потом убивают Агриппу — последнего сына Юлии. И сама Юлия гибнет. А «повар», то есть Сеян, выходит к гостям в «венке из сельдерея»… В какие мистерии его посвятили? И кто посвятил?!

Максим поднял глаза и посмотрел на Пилата так, как обычно смотрит человек на человека, ничего специально не разглядывая и свое разглядывание не подчеркивая.

— Я не знаю, в какие мистерии его посвятили, — скучным голосом ответил Максим. — И совсем не уверен, что этот венок у «повара» на голове означает именно посвящение.

— А что, по-твоему, означает? — быстро спросил Пилат.

Лицо Максима стало как будто обиженным, но в карих глазах не было ни малейшей обиды; в них зарождалось удивление, пока очень легкое и малозаметное.

— Всего не истолкуешь, — сказал Максим. — Если прикажешь, давай снова вернемся в самое начало и вместе попробуем толковать.

— Обязательно вернемся! — поспешно согласился Пилат. — Но не к Юлии и ее выродкам, а к Германику, которого ты так бегло и поверхностно пытался истолковать, что я, честно тебе говорю, чуть было не обиделся на тебя…

— А ты спрашивай о том, что тебя интересует, и я постараюсь тебе ответить, — сказал Максим, всё с большим удивлением глядя на Пилата и теперь уже без обиды на лице.

— Германика кто убил? — прямо спросил Пилат.

— Во сне? Или на самом деле? — Максим грустно улыбнулся.

— «На самом деле» — мы никогда этого не узнаем. На самом деле можно знать только тогда, когда сам при этом присутствовал.

— Ну да, — кивнул головой Максим и устало спросил: — А ты разве не знаешь, что я присутствовал?

— При чем присутствовал? — Пилат нисколько не удивился.

— Присутствовал при осмотре тела покойного. Никаких признаков отравления не было обнаружено.

— Значит, умер естественной смертью?

— Так именно выглядело. Ни малейших следов яда… Со мной, кстати, был один старик — из Египта, давнишний сотрудник моего отца, крупнейший специалист в области отравлений, едва ли не лучший на всем Востоке.

— Значит, не Пизон отравил? — спросил Пилат.

— Я ж говорю: никаких следов. И потом…

— Что «потом»?

— Пизон всегда действовал открыто… Отменить приказы Германика — запросто. Возразить самому цезарю — тоже мог и не раз возражал. Слишком высокого был о себе мнения. И никого никогда не боялся… Тайные отравления — не его жанр. Помню, однажды выхватил меч и на глазах у когорты почти пополам разрубил войскового трибуна…

— Ты был знаком с Пизоном?

— Разумеется. Отец мой, Афраний Максим, возглавлял тогда службу безопасности при наместнике Сирии. То есть при нем, Гнее Пизоне Старшем. Они очень тесно сотрудничали. Я был при отце заместителем.

— Отца твоего конечно же отстранили от должности?

— Его наградили обширным поместьем неподалеку от Селевкии, а на его место поставили меня, его сына. Старик остался доволен… Да, в общем-то отстранили. У нас тогда много голов полетело из тех, кто был близко знаком с Пизоном. А те, кто дружил с Германиком, резко возвысились.

— Надолго ли? — спросил Пилат.

— Года на два — на три. Потом их стали убирать с постов. Еще быстрее, чем до этого возвышали.

— Вот это уже толкование! — с одобрением в голосе воскликнул Пилат, при этом голубые глаза его стали сереть и не было в них никакого одобрения.

— А что нам сон говорит? — спросил префект Иудеи.

Максим заглянул в тарелку, слегка тронул петушью косточку и тут же положил обратно.

— Тут несколько деталей обращают на себя внимание, — начал начальник службы безопасности. — Во-первых, «повар» говорит, что «кравчий только делает вид, что режет кабана, который на самом деле другими разделан». Но кто эти «другие» — об этом ни слова не сказано. Bо-вторых, перечисляются различные, так сказать, прегрешения Германика и, в частности, то, что он, не получив разрешения у цезаря, отправился в Египет. В-третьих, поминаются какие-то «славные охотники», которые, дескать, погибли или пропали без вести, — понятия не имею, кто это такие… Вот вроде и всё.

— Опять пропустил! — с досадой уже воскликнул Понтий Пилат.

— Что именно?

— Пропустил совершенно четкое и ясное признание Сеяна в том, что «охотники» на Германика под конец прибегли к колдовству. К колдовству, слышишь?! «При тихом южном ветре»… Откуда у нас тихий южный ветер дует?

— Бывает, дует из Аравии.