Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник

— Плевать на Аравию! Ты всё время пропускаешь ключевые словечки: «приготовил», «подал», «оформил». Во всех эпизодах. А в сцене с Германиком Тиберий несколько раз спрашивает Сеяна: «Зачем ты кравчего нарядил? Зачем горло у него платком обмотано?..» Неужели не ясно, что Сеян за всеми этими убийствами стоит, ими руководит и их, так сказать, «наряжает»?!

Максим не ответил и некоторое время удивленно разглядывал свою тарелку, а потом поднял глаза на Пилата и спросил:

— А ты знаешь, кто убил Германика? Пилат молчал.

— Не Мартина? — спросил Максим.

— Нет, не Мартина, — ответил Пилат.

— И не Пизон?

— Пизона принесли в жертву. И, как жертвенному животному, перерезали горло, — сказал Пилат.

Максим кивнул и больше не спрашивал.

А Пилат вдруг сел на ложе и с досадой принялся разглядывать своего собеседника. Максим как будто не замечал этого взгляда, но тоже приподнялся с подушки, свесил ноги и сел в полный рост.

— Боюсь, что с «зайцем» я тебе еще меньше смогу помочь, чем с «вепрем»-Германиком, — признался он.

Пилат вскочил на ноги, сделал несколько шагов к выходу из беседки, потом вернулся, подошел к ложу, на котором сидел Максим, и яростно отчеканил:

— Всё! Не хочешь помогать — не надо! Я сам тебе сейчас истолкую! Слышишь меня?!

Максим сперва зачем-то огляделся по сторонам, затем поднял лукавый взгляд на грозного префекта Иудеи и ласково ответил:

— У меня действительно голова стала часто болеть. Зрение иногда пошаливает. Но на слух я не жалуюсь.

Лицо у Пилата скривилось, губы дрожали. Он обошел стол, плюхнулся на ложе, словно ноги у него подкосились, и тут же откинулся назад, точно от внезапной боли в пояснице. Глаза он закрыл. Щеки дергались. Руки шарили по покрывалу. И в этих почти конвульсиях Пилат сначала процедил сквозь зубы:

— С тобой не соскучишься. Потом вдруг звонко воскликнул:

— Я тебя обожаю, Корнелий Максим!

И тут же открыл глаза, приподнялся на локте и радостно объявил:

— Я тебе свой сон расскажу. Он мне позапрошлой ночью приснился.

Глава восемнадцатая СЦИЛЛА И ХАРИБДА

Шестой час дня, вторая половина

Мне тоже сон приснился, — навзничь откинувшись на ложе и глядя в увитый виноградом потолок беседки, бодрым голосом повторил Пилат. — Но чтобы не путать его с тем сном, который принес мне сказочник-гомер, давай мой сон будем называть «видением», а то присланное нам сновидение пусть так «сном» и останется.

— Является мне Луций Элий Сеян, — продолжал Пилат. — Молодой, лет двадцати — двадцати двух, в чине центуриона. На острове Самос является в свите Гая Цезаря, которого Август назначил тогда правителем Востока. Свитой этой Марк Лоллий управляет, доверенное лицо Гая, а Сеяна туда его отец пристроил — Сей Страбон, префект претория, — чтобы юный Сеян возле наследника крутился, с нужными людьми познакомился и себя показал. А тут на Самос как раз прибывает опальный Тиберий. И по наущению Лоллия Цезарь его, как мы помним, очень холодно принимает, и вся свита правителя над бедным изгнанником глумится и высокомерничает. Один Сеян в этой травле не участвует и всячески подчеркивает свое уважение к Тиберию. Лоллий отводит Сеяна в сторону и строго ему выговаривает: «Делай, что все делают, а иначе карьеру себе испортишь, никакой отец тебе не поможет, если наследник на тебя рассердится». И точно: Цезарь на Сеяна с удивлением и с раздражением смотрит. Сеян же, вместо того чтобы прислушаться к мудрому совету, грубит Лоллию и дальше такое выкидывает, что все за голову хватаются, и больше других — его отец в Риме: когда униженного и оскорбленного Тиберия выпроваживают с Самоса, Сеян напрашивается к нему на корабль и вместе с ним плывет на Родос! Нет, ты представляешь себе, каков кульбит: из царственного окружения, от августейшего наследника — прыг, в объятия жалкого изгнанника, с которым приличные люди даже здороваться на улице избегают?!

Воскликнув так, Пилат даже не посмотрел на Максима. Но на короткое время замолчал. И Максим счел возможным спросить:

— Мне можно задавать тебе вопросы или лучше не мешать?

— Мешай, мешай, — беззаботно ответил ему Пилат, весело разглядывая потолок беседки у себя над головой.

— В этом твоем видении Элий Сеян никак не объяснил своего поступка?

— В этом моем видении, — насмешливо ответил Пилат, — Сеян мне ни слова не сказал. Но взял со стола восковую табличку и начертал на ней три слова, те самые три знаменитых глагола, которые божественный Юлий Цезарь прислал своему другу из Парфии: «пришел, увидел, победил». Однако, не в том порядке. Первым было «увидел», затем — «победил», а слово «пришел» — последним… То есть он уже на Самосе Тиберия увидел.

Максим чуть заметно кивнул. А Пилат продолжал: