Сладкий привкус яда

– Только попробуй сказать хоть слово, – процедил мне Мухин. Его ноги скакали под столом.

Палыч пытался перекричать улюлюканье дворников и охраны:

– Давайте же ее выслушаем! Нельзя же девчонку так…

– Хотелось бы вернуться к сказанному, – сунув руки в карманы и цокая лаковыми туфлями по паркету, проговорил с дурацким весельем Хрустальский. – Вы, уважаемая Танюшка, сказали, что это человек «не тот». Уточните, пожалуйста, он «не тот» только для вас или для нас всех? Дело в том, что для большинства из нас этот человек как раз даже очень «тот»…

– Дорогие мои! – перекрикивая голоса, поднял тост Родион. – Я очень люблю свою непутевую невесту! И всех вас очень люблю! Всех, кто мне верит! И в долгу я перед вами не останусь.

– За Родиона Святославовича! – возопил водитель.

Двое охранников, вытирая ладонями жирные губы, не скрывая своих намерений, медленно приближались к Татьяне. Палыч пытался их остановить, расставив руки в стороны:

– Мужики, вы что – ополоумели?! Не надо ее трогать!

– Палыч, – морщась, произнес охранник, сплевывая на пол то, что извлек изо рта зубочисткой, – не вмешивайся!

Хрустальский, как звонарь, часто стучал вилкой по бокалу, призывая гостей к порядку и тишине. Толстая, с высокой пышной прической дама – жена начальника охраны – безудержно, громко и до слез хохотала, грудь ее колыхалась над столом, прыгала по тарелкам, напоминающим палитру. Татьяна затравленно озиралась вокруг, не смея сесть, и комкала в руках салфетку. Я поймал короткий взгляд Родиона со смыслом, адресованным мне. Казалось, он еще пытается спасти окружающих его людей от предательства, еще верит, что они просто напились, просто невнимательны, излишне веселы или же, напротив, слишком умны и догадливы и не поверили в этот страшный розыгрыш.

Я намеревался вбить последний гвоздь в надежду Родиона. Наполнив бокал водкой, я поднялся из-за стола. Мухин сделал последнюю попытку удержать меня, но его слабая рука лишь скользнула по рукаву моей рубашки.

– Дружище! – произнес я, и зал сразу затих.

Дворники, охранники, водитель, Палыч, Хрустальский, Филя, Мухин и все остальные поняли, что наступает критический момент. Я, главный провокатор, человек, который родил и распустил по городу слух о лже-Родионе, мог поставить точку в споре, покаявшись и отказавшись от своих убеждений – чего жадно ждало от меня большинство, готовясь взять меня в долю и заключить в свои слюнявые объятия. Они уже не сомневались, что так и будет. Жена главного жандарма послала мне воздушный поцелуй. Хрустальский пробормотал: «Вот это правильно!» Филя безуспешно прятал за шторкой сигаретного дыма самодовольную ухмылку.

– Ну? – требовательно произнес Родион. – Что ты хочешь мне сказать?

– Успокой меня, – произнес я. – Я уже сам себе не верю.

– Вот и замечательно! – Хрустальский дернул ногами, выдавая короткую чечетку, и взмахнул рукой с бокалом. – Вам надо выпить на брудершафт и забыть все старые обиды.

– Ну чем я могу тебе помочь? – вздохнул Родион.

– Скажи, в чем я был одет в тот вечер, двадцать седьмого февраля, когда мы шли по аллее?

– Не помню, – ответил Родион.

– В пальто, наверное, или в куртке, – пробубнил водитель. – Не в плавках же.

Хрустальский нервничал, блуждая за спиной Родиона. Филя тупо уставился в пустую тарелку.

– А о чем мы говорили? – едва слышно произнес я.

– О бабах.

– Мимо. Мы говорили о репшнуре. Сколько метров ты просил меня купить?

– На-до-е-ло! – крикнула жена жандарма.

– Сто! – с вызовом крикнул Родион.

Все просто окаменели. Шла игра, ставки были огромны – состояние князя Орлова. Родион выкладывал на игровом поле фишки, а присутствующие, затаив дыхание, следили за рулеткой.

– Опять мимо, – ответил я. – Ты заказал шесть бухт по пятьдесят метров, итого – триста!

– Невелика ошибка, – пробормотал Хрустальский. – Сто, триста…

– И последнее, – уже в совершеннейшей тишине произнес я. – Ты не можешь не знать, где и при каких обстоятельствах погибла твоя мать.

У кого-то заурчало в животе. Родион, словно превратившись в соляной столб, возвышался над столом с рюмкой в руке. Татьяна, казавшаяся в сравнении с ним маленькой и хрупкой, уже сидела расслабленно, подобно Филе, и катала шарик из хлебного мякиша. Водитель месил свои потные руки и скрипел кожаной курткой, обсыпанной перхотью. Хрустальский перестал ходить и, сунув руки в карманы, застыл за спиной Родиона, глядя под ноги, и, гримасничая как дергач, разминал мышцы лица. Филя сохранял внешнее спокойствие, рюмку с водкой он не отрывал от губ, словно полоскал в ней язык. Охранники приостановили выяснять отношения с Палычем и уставились на меня.