Сладкий привкус яда

– Да! – вдруг громко и вызывающе сказал Родион. – Да, я не знаю ответа на твой вопрос, хотя это может показаться странным. Я не помню ни про репшнур, ни про наш разговор двадцать седьмого февраля. Ну, и что это доказывает? А ничего! Вот рядом с тобой сидит представитель прокуратуры, и у него нет ко мне вопросов. Вокруг нас сидят люди, которым плевать на то, что я помню, а что забыл… По большому счету, им плевать на то, кто я: Родион Орлов или Никифор Столешко. Потому что меня признал отец, и у меня есть паспорт на имя Родиона, и потому именно я, физическая субстанция, стоящая сейчас перед тобой, унаследую состояние князя Орлова и буду распоряжаться усадьбой, а значит, и судьбой каждого, кто присутствует в этом зале. Я правильно говорю, друзья мои?

– Правильно!

– Правильно!!

– Правильно!! – завопили гости.

И началось что-то невообразимое. Проливая водку из рюмок, толкая друг друга, грохоча каблуками, к Родиону со всех сторон кинулись те, кто отдал свою судьбу в распоряжение физической субстанции. Водитель угодил под ноги главного жандарма, поскользнулся на лощеном паркете и упал, обливаясь водкой. Жандармская жена, толкая Родиона грудью, чмокала его своими мясистыми губами куда попало. Филя, опоздавший пробиться ближе, использовал свой рост и, стоя на цыпочках, тянул руку с рюмкой поверх голов:

– Святославович! Дружище! Меня, пожалуйста, не забудь!

Хрустальский, пританцовывая вокруг толпы, широко улыбался, отчего напоминал ящерицу. Он пытался растащить в стороны дворника и начальника охраны и пролезть между ними.

– Роман Святославович! – голосил он, плечом оттесняя чью-то задницу. – Да что ж вы мне на ноги наступаете?.. Роман Святославович! У меня есть выход на прекраснейший дом престарелых под Пензой для вашего батюшки… Да дайте же с человеком о деле поговорить!

– Зачем же так далеко? – оторвавшись от щеки Родиона, возразила жандармша. – Можно в нашу больницу. Один укольчик – и все…

– Да что вы в самом деле! – пристыдил женщину водитель. – Пусть живет! Его надо просто изолировать, чтобы он никому не успел попортить кровушки.

Строители, давно не видевшие столько водки сразу, пили ее бокалами, наполняли их здесь же, рядом с кишащей толпой, и пили снова. Рыжий болгарин с круглым и желтым, как блин, лицом не выдержал испытания халявой, и его стошнило водкой. Согнувшись, он громко рычал, поливая свои ботинки мутной жидкостью, а его коллеги, смеясь, ободряюще хлопали по спине. Повариха, вырядившаяся как матрешка, стояла в дверях зала и, прихлопывая в ладоши, пританцовывала на месте, будто в зале играла музыка и мы все танцевали. Татьяна, которую страждущая толпа едва не затоптала, ушла со своего места и теперь стояла рядом с Палычем, и глаза обоих были очень похожи, будто они стояли у гроба своего общего родственника. Садовница не проявляла признаков бурной радости либо по непониманию происходящего, либо по другим причинам, скрытым в потемках ее души. Она достала сигарету, вставила ее в золоченый мундштук и отошла к распахнутому настежь окну.

Мухин, почесываясь, без смысла перекладывал с места на место приборы рядом с собой. Потом он стал ковыряться в зубах, потом ослаблять узел галстука и застегивать пуговицы пиджака, через минуту – все наоборот.

– Завтра утром ко мне, – негромко сказал он. – Расскажешь все, что знаешь об этом Столешко.

– Лучше послезавтра, – ответил я, прикрывая губы бокалом.

– Почему послезавтра?

– Первое апреля, – ответил я. – Вы получите письмо с приглашением от князя… И тогда я вам обо всем расскажу. Так будет лучше…

– Хорошо, – подумав, согласился следователь.

У меня стала кружиться голова – не столько от выпитого, сколько от того, что я увидел и услышал в этом зале. У меня сжималось сердце при мысли о князе. Несчастный старик! Как он все это переживет? Какой несмываемой грязью выпачкана его светлая душа!

Я вдруг почувствовал такую острую жалость к старику, что ноги сами понесли меня к выходу из зала. Выбежав в коридор, я заглянул в мастерскую. На кожаном диване, отгородившись от двери мольбертом, словно ширмой, громко сопел крупнотелый охранник, лежащий на официантке. Он приспустил с себя камуфляжные форменные брюки, и его белые, покрытые редкими волосками и розовыми прыщиками ягодицы студенисто раскачивались, а официантка, расставив рыхлые молочные колени и приподняв раскрасневшееся лицо, смотрела в расписной потолок невидящими глазами и издавала частые отрывистые звуки: «А! а! а! а!..»

Я с грохотом захлопнул дверь, кинулся вниз и без стука влетел в кабинет. Князь с лицом цвета седины, в расстегнутой косоворотке, сидел в кресле и, морщась, массировал грудь. Перед ним на корточках стояла Татьяна и медленно вводила в набухшую вену старика иглу шприца.

– Что? – ахнул я, замерев посреди кабинета.

– Вызови «Скорую», – не двигаясь, произнесла Татьяна.

– Не надо «Скорой», – жестко приказал князь и осадил меня взмахом руки. – Не тростись, как дергунчик, сейчас пройдет… Ах, вероломцы! Облыжные люди! Пригрел змеиный клубок на своей груди…