Сладких снов

Зал международного терминала дышал ожиданием. Притихшие люди теснились и толкались, но без злобы и раздражения. Поминутно косились на двери, бесшумно расходившиеся перед очередным пассажиром с тяжелыми сумками и усталыми глазами.

Объятия, радость, слезы – за последние полчаса Эверт Гренс насмотрелся этого вдоволь. Аэропорт – котел самых противоречивых эмоций. Как и все подобные места, перевалочные пункты для путешествующих.

Но вот появились они. За спинами пожилой пары, отчаянно боровшейся со своим неуклюжим багажом, и группой мужчин в одинаковых деловых костюмах. Пит Хоффман и Линнея. Он нес небольшую сумку, положив другую руку на хрупкое плечо девочки. Слегка подталкивая ее, помогая пробираться сквозь толпу прибывших и встречающих.

Гренс помахал им, насколько это было возможно в такой тесноте, и снова смешался с толпой. Теперь уже почти спокойный. А когда они приблизились, он присел на корточки, чтобы заглянуть в глаза более взрослые, чем это обычно бывает у семилетних девочек.

– Привет. Меня зовут Эверт, и я полицейский. Я друг Пита и хочу тебе помочь.

Она смотрела на него, слушала, но не реагировала. Бледная. Угасшая.

– Ну и поскольку я полицейский, то должен…

– Говори с ней по-английски. Она помнит всего несколько шведских слов.

Хоффман посмотрел на комиссара и снова повернулся к девочке:

– Right, Linnea? English?[14]

Та кивнула, хотя далеко не сразу и очень осторожно. И Гренс понял: вместе со шведским ушло еще кое-что. Прошлое – именно поэтому она и выглядела такой угасшей. Так ей тогда было нужно, чтобы выжить.

– Okey, Linnea. I’m police officer and I…[15]

У Гренса не без труда получилось объясниться с ней на неуклюжем школьном английском. И все-таки это было ничто в сравнении с тем, что ему предстояло пройти с ее родителями. Они все еще не знали о ее прибытии. Гренс боялся обнадежить их понапрасну, потому что до последнего момента не мог исключить ошибки. Того, что девочка, летевшая с Хоффманом в самолете, была не Линнеей, которая возвращалась домой, чтобы начать новую жизнь. Или продолжить старую.

Комиссар предложил пойти в обход, через пресс-службу, чтобы купить по мороженому. Девочка посмотрела на Хоффмана и согласилась не раньше, чем дождалась его кивка. Кроме мороженого, они взяли конфет и пару бутылок прохладительных напитков.

На пути в Стокгольм Гренс не упустил возможности понаблюдать в зеркале заднего вида за девочкой, которая как будто не заметила этого, занятая шелестящими обертками и разноцветными леденцами, кусочки которых липли к ее зубам.

Она все еще выглядела опустошенной. Совершенно равнодушное лицо – ни злобы, ни радости. Бледная кожа, темные круги под глазами, тонкие, сухие губы. Волосы короче, чем в ролике трехлетней давности, снятом камерой наблюдения в супермаркете. Гренс задался вопросом: кто ее стриг? Не сама же она обкромсала себя ножницами?

Пару раз он пытался завязать разговор ни о чем, но его инициатива не была поддержана. И Гренс понимал почему. Потому что эта девочка, которая умела радоваться жизни, когда несколько лет назад разглядывала свое отражение в тостере, трогала подсвечник со стеариновыми свечками в супермаркете и нажимала пальцами на упаковки с мягкими салфетками, должна была оставить в прошлом все – и язык, и надежды, и мысли – только ради того, чтобы выжить.

При этом она не переставала бросать испуганные взгляды на Хоффмана, ища подтверждения каждому своему действию. Доверие, которым девочка прониклась к человеку, вызволившему ее из ада на земле, было поистине трогательным. За поразительно короткий срок агенту шведской полиции удалось завоевать любовь маленького человека, почти уничтоженного за несколько лет общения с извращенцами.

На Центральном вокзале она сломалась. Именно там Хоффман в последний раз повторил то, что пытался донести до нее все время долгого перелета. Что в Швеции их встретит его друг, которого звут Эверт Гренс и которому он, Пит, вполне доверяет. А когда они прибудут в город под названием Стокгольм, Линнея вернется домой, к родителям, и их с Хоффманом пути разойдутся. Девочка бросилась ему на шею, прижалась к груди и плакала, пока не иссякли слезы. Потребовалось немало усилий, чтобы привести ее в чувство.

И в этом Гренс понимал ее, как никто другой. Он ведь и сам никому не доверял, просто потому, что это делало жизнь проще. Откуда же было взяться доверию в душе этой малышки, после всего того, через что она прошла?

Что же касалось расследования, Эверту Гренсу и без того уже было в чем оправдываться перед шефом, и объяснения на тему, почему он незаконно использовал частное лицо в качестве агента, нисколько не облегчили бы положения. Пит Хоффман также не был заинтересован в огласке, которая могла привлечь к нему нежелательное внимание как полицейских, так и представителей криминального мира, с новыми предложениями.