Сладость горького миндаля

— Не могу сказать, — не возразил, но поправил его суждение Корбин, — что самые отъявленные лицемеры говорливы. На портретах Кромвеля его рот так плотно сжат, как будто он боится проронить хоть одно лишнее слово.

Разговор стал занимать Монтгомери.

— Лицо, по большей части, говорит о том, что мы передумали и перечувствовали — остальное значения не имеет. Полустёршийся, неумелый портрет Донна, предпосланный его стихам, даёт мне более точное представление о нём, чем все его произведения. Я не могу убедить себя в том, что великий человек может быть с виду дураком. Внешность складывается годами, выражение запечатлено на лице событиями целой жизни, и отделаться от него нелегко. Не раз замечено, что иногда с первого взгляда нам что-то не нравится во внешности другого, вызывает странное ощущение, но потом под напором иных обстоятельств забывается, и, пока с нашего знакомого не будет сорвана маска, мы не увидим чёткого подтверждения своим ранним впечатлениям. Такого рода впечатления лучше раскрывают личность, чем слова или поступки, ибо демонстрируют состояние духа, неизменное при всех обстоятельствах и в любых обличьях.

В разговор осторожно вмешался и граф Нортумберленд.

— А что вы тогда скажете, милорд, о любви с первого взгляда?

— Не думаю, что так называемая любовь с первого взгляда столь уж большая глупость, как часто приходится слышать, — ответил Монтгомери. — Мы ведь обычно заранее знаем, какой должна быть та, что нам понравится, — серьёзной или весёлой, брюнеткой, шатенкой, блондинкой, будут ли у неё золотистые косы или чёрные, как вороново крыло, локоны. И когда нам встречается воплощение всего, что нас восхищает, вопрос решается сам собой. Мы никогда не видели раньше никого, отдалённо напоминающего нашу вновь обретённую богиню, но она именно то, что мы всю жизнь искали. Кумир, который мы боготворим, — это образ, нам уже знакомый. Он жил в наших дневных помыслах, являлся нам во сне, подобно волшебному видению. «О ты, которая с тех самых пор, когда я впервые увидел тебя, увлекла мою душу божественной красотой и пленила очарованием, не думай, что победа твоя была неполной, оттого что мгновенной, — ведь в твоём нежном облике второй Имоджен я увидел все, что уже давно любил, — женскую грацию, скромность, миловидность!»

Герцогиня рассмеялась.

— Мужчины редко столь разумно судят о женщинах. Последнее видно по тому, кого они берут в жены. Помню, в Лондоне несколько лет назад кто-то рассказал о браке после тринадцати лет ухаживания, и заметил, что, по крайней мере, у супруга было время изучить характер своей подруги жизни. Мой муж ответил: «Вовсе нет — на следующий же день она могла оказаться прямой противоположностью тому, чем представлялась все эти годы». Я не могла не восхититься этой высшей мудростью и подумала в тот момент, что нам никогда не добраться до окончательной разгадки человеческого характера и не познать его.

Корбин с усмешкой согласился.

— Женщины тоже хороши! Ведь как только начинается разговор на тему, интересную для мужчин или позволяющую им себя показать, женщины выходят из комнаты и занимаются чем-то своим. Таким образом, красноречие, гений, учёность, порядочность — всё, в чём честолюбие побуждает мужчин преуспеть и тем завоевать рукоплескания, — оказываются бессильны покорить сердца представительниц прекрасного пола. Они любят лишь молодых красавцев.

— Но вы не можете отрицать, — насмешливо покачала головой герцогиня, — что молодость и красота — не единственный способ завоевать привязанность, остроумие и мужество нас всё же впечатляют.

— Быть может, самым притягательным магнитом оказывается для женщин сильное, нескрываемое тяготение к ним? — спросил Хилтон. — Счастливый любовник у всех народов — это верный рыцарь, дамский угодник.

Разговор продолжался, при этом Монтгомери ненадолго словно потерял нить беседы, задумавшись.

«Вот взять, например, того же Хилтона. Красавец, но никто его не примет за умного, не зная, кто он. Тогда, отвечу, скорее всего, он и не умён, противоположное же мнение о нём ошибочно. А вот граф Нортумберленд, — бесспорно, талантливый человек; однако, если он не взволнован какими-нибудь из ряда вон выходящими событиями, он кажется полумёртвым. Он при желании остроумен, но ему не хватает воодушевления. Он способен на благородные поступки, но низость натуры будто сквозит в каждом его движении. Таков он на самом деле и есть! Лучшая часть его личности скучна, туманна, свинцово-тяжела. Поглядите на него, когда он говорит. От его слов могла бы «в груди и у костлявой хищной Смерти душа проснуться». А лицо ничего не выражает. Что же мы должны считать истинным проводником его души? Похоть, томление, туманные воспоминания — вот беспокойные обитатели её, губы же его шевелятся просто машинально. А Гелприн и его лицо мумии? Впрочем, здесь не всё так просто…»

Но тут Монтгомери опомнился и, отвлёкшись от размышлений, снова стал прислушиваться к разговору.