Сладость горького миндаля

Марвилл бесился. Герцогиня вела теперь себя так, точно почти не была с ним знакома. Говард же, заметив, как бесится Марвилл равнодушным обращением леди Хильды, напротив, пришёл в отличное расположение духа.

— Пора переодеваться к обеду, — герцогиня поднялась и выплыла из комнаты.

Ушёл к себе и Генри Корбин. За ним исчез и Джеймс Гелприн. Не желая оставаться наедине с Говардом, Эдвард Марвилл поторопился к себе.

Он влетел в комнату, зажёг лампу и, взглянув в зеркало, нервно потёр лицо. Сначала Марвилл не понял, что случилось, но потом замер. В комнате царила странная тишина, и было слышно, как бьётся об стекло толстая серая муха. Такая же муха сидела на лице Марвилла, где-то около лба. Но постойте… Как же это? Он ощупал лоб. Никакой мухи на его лбу не было.

Однако стоило ему взглянуть в зеркало — пятно на лбу проступало. Эдвард вскочил, схватил лампу и подошёл к зеркалу. Как он и думал, на лбу его ничего не было. Зато на зеркальной поверхности явно проступал кровавый отпечаток когтистой лапы — слишком знакомый по последним дням. Кровь застыла в жилах Марвилла: он точно помнил, что до похорон никакого пятна на зеркале не было, ведь он одевался именно тут.

Что же это значило? Ведь все они полагали, что чёртова тварь-убийца мертва? Как же так? Выходит, их несколько, и одна из них успела уже побывать здесь? Но как, ведь двери он запер?! Впрочем, что стоило этому исчадью ада пробраться в запертый склеп и убить Грэхема и Хилтона? Марвилл попятился к стене и упёрся спиной в дверь. Лихорадочно размышлял. Оставаться в замке было смертельно опасно. К черту эту Хантингтон с её деньгами, — жизнь дороже. Эдвард потной рукой нащупал ручку двери и осторожно приоткрыл её. В гостиной было тихо.

— Джеймс! — крикнул он камердинера.

Через несколько минут, которые показались ему часами, слуга появился.

— Где тебя носит, чёрт возьми? — Марвилл вовсе не ждал ответа на свой риторический вопрос, но его камердинер Дэвис, всегда бывший занудой, педантично ответил, что не смог сразу прийти на зов господина, потому что помогал Мэтью Тейлору — лакею мистера Чарльза Говарда. С его господином было плохо, обморок.

— Что? — Марвилл остановился. — Что ты сказал?

Джеймс Дэвис, вытянувшись почти во фрунт, отрапортовал:

— Мистер Говард, как вошёл к себе, на полу следы увидел волчьи, кровавые, и сильно перепугался. Дурно ему стало. Мэтью растерялся, крикнул меня, мы вместе мистера Говарда на кровать перенесли. Он велел, мистер Говард то есть, саквояж упаковать, сказал, что после обеда уезжает. Не дурак он, мол, ночевать тут.

Марвилл молча выслушал. У него не было ни малейших оснований любить Говарда, но отказать ему в известном, и притом немалом здравомыслии Эдвард не мог. Да, берегись молчащей собаки и тихой воды. Стало быть, Говард почуял великую опасность, раз, ничего не добившись, собрался бежать. Но разве он сам ничего не почувствовал? Так ли уж неправа была Кэтрин, называвшая эту особу ведьмой? Оставаясь здесь и охотясь за деньгами, важно не потерять голову. Умно действовать стократ важнее, чем разумно рассуждать.

— Джеймс, соберите вещи. Мы тоже уезжаем сразу после обеда.

— А не поздно ли, мистер Марвилл?

— Ничуть, мы до темноты доберёмся до Кембриджа.

Слуга согнулся в поклоне.

— Слушаюсь, сэр.

В столовой уже ждали Монтгомери, Джеймс Гелприн, герцогиня Хантингтон и Генри Корбин. Узнав, что и мистер Марвилл, и мистер Говард решили немедленно уехать из замка, старый герцог, баронет, её светлость и его сиятельство удивились. Впрочем, не настолько, чтобы пытаться удерживать гостей.

Корбин заметил, что и сам в ближайшее время собирается в столицу. Герцогиня Хантингтон собиралась провести остаток осени в своём имении в Нортгемптоншире, а в Лондон приехать только зимой, ближе к Рождеству. За столом велась светская беседа о видах на урожай, о количестве бекасов и новом законе о браконьерстве. Говард, не имевший экипажа и приехавший сюда в карете Монтгомери, хотел было попросить хозяина дать ему лошадей до Сохэма, но Эдвард Марвилл, любезно освобождая хозяина от забот, предложил ему место в своей коляске. Говард рассыпался в благодарностях.

Едва подали десерт, два гостя поспешили откланяться.

Вечер оставшиеся гости Корбина скоротали за макао. Но играть было невесело: герцогиня была подавлена, хоть и неизменно выигрывала, Корбин грустно вздыхал, Гелприн не любил играть под интерес и во время игры думал, казалось, о чём-то своём, Монтгомери не шла карта.

Потом старый герцог уединился в своих покоях. Погода была ясная, в небе — ни облачка. От луны в небе остался крохотный огрызок, похожий на кривую иголку. Замок затих, нигде не было слышно ни звука. Тишина сливалась с пением цикад и кузнечиков, с лёгким дуновением прохладного ветерка. Эта тишина была усыпляющей и страшной. Милорд Фредерик с содроганием представил себе внутренность старого склепа, где сегодня покоились те, кто боялись и помыслить о семейной усыпальнице.