Сламона

— Если ты, такой-растакой гений, не научишься вычищать грязь из-под ногтей, я тебя, трам-пам-пам, на целую неделю пошлю учиться уму-разуму на кухню! И неча так на меня таращиться, ты еще когда-нибудь скажешь мне спасибо, трам-пам-пам, за то, что я сделал из тебя человека!..

Когда Дэви станет Великим Магом, он скажет Куси-Хватаю спасибо за все: за каждый подзатыльник, за каждое «трам-пам-пам», за каждый штрафной час, проведенный на кухне среди вонючих кастрюль! Он ТАК скажет ему спасибо, что призрак Куси-Хватая будет заикаться еще пять лет после своей мучительной смерти, ошиваясь в самом жутком уголке Царства Духов и Теней!

В семь сорок пять очередной истеричный звонок созывал приютских на завтрак, и мальчишки сломя голову мчались на первый этаж, где в столовой на длинных столах их уже поджидали длинноусые тараканы и тарелки с манной кашей. Еще через десять минут верещал второй звонок, дверь в столовку закрывалась, и нерасторопные олухи, оставшиеся в коридоре, вместо завтрака получали штрафное дежурство.

Мильн еще ни разу не опоздал, хотя завтрак для него был таким же кошмаром, как и умыванье. И не только потому, что здесь почти каждое утро приходилось глотать манную кашу и какао — самую отвратительную в мире еду и самое отвратительное в мире питье! Нет, даже в те дни, когда на завтрак по ошибке давали вкуснющую вермишельную запеканку, Джон с радостью отказался бы от нее, только бы не тащиться в полутемный вонючий каземат, где орали, выбивали друг из-под друга стулья и плевались хлебными шариками шестьдесят приютских дебилов, за которыми следили дежурные дебилы из старших групп.

Стол воспитателей часто оставался пустым, поэтому завтрак для Мильна был похож на танец на минном поле: никогда не знаешь, с какой стороны бабахнет! В любую минуту его могли окунуть лицом в тарелку, бросить ему дохлого таракана в стакан или выбить из-под него стул. Очень скоро Мильн наловчился проглатывать завтрак за считанные секунды, и, прижимаясь к стене, подальше от коварно подставленных ног, змейкой выскальзывать из столовой.

До занятий в школе оставалось еще два часа, но Джон стремглав взлетал по лестнице на второй этаж, хватал школьную сумку и выскакивал из приюта прежде, чем его одногруппнички успевали разделаться с завтраком и перехватить его в спальне… Если ему это удавалось.

А если не удавалось, он вылетал из спальни намного позже и, пробегая по улицам левобережного Мурленбурга, на ходу прилаживал на место полуоторванный карман куртки или пытался отряхнуть побелку со штанов…

Он бежал по зажатому между кирпичными заборами Приютскому Тупику, по сверкающей витринами многолюдной Доусоновской Улице, по угрюмым переулкам Флайта, пролетал по пружинящим доскам моста — и наконец оказывался на другом берегу реки Дуплы, оставив левобережный город позади!!!

Когда Дэви станет Великим Магом и нагрянет в Предел, свирепый огонь будет бушевать от привокзальных улиц до самых последних домов на Заводской Окраине, и валькирии будут с хохотом носиться над рушащимися домами!

Но через этот хлипкий деревянный мостик огонь не перейдет. Весь левобережный Мурленбург превратится в горящий кошмар, но правобережный Мурленбург останется целым и невредимым, ни одна искра не перелетит на правый берег через узкую речку Дуплу!

Отдышавшись, Мильн закидывал сумку за спину и начинал подниматься по каменным ступенькам, врезанным в склон Замкового Холма.

Прошагав по рыжей от кленов Тенистой Аллее, он нырял в лабиринт узких извилистых улочек, где по утрам бывало так тихо, что можно было услышать, как с деревьев на мостовые падают желтые листья.

Город на склонах Замкового Холма смахивал на город из книжки сказок, которую Мильн часто читал в Госхольне: машины здесь встречались даже реже, чем неоновые рекламы, зато каждое утро по здешним истертым каменным мостовым цокала копытами настоящая живая лошадь, запряженная в тележку с бидонами молока… Вот таким и был Ассагардон, пока туда не нагрянули литты!

Как и в прежнем Ассагардоне, здесь над черепичными крышами поскрипывали дружелюбные общительные флюгера, на маленьких мощеных площадях разгуливали непуганные голуби, в погожие дни на увитых цветами подоконниках мурлыкали благодушные кошки, в крошечных садах за узорными оградами виляли хвостами добродушные собаки… Если бы можно было остаться в правобережном Мурленбурге навсегда!

Пройдя по путанице уютных улочек, Мильн открывал решетку золотисто-желтого школьного сада, перекидывался парой слов с ручейником Шлепом, обитающим в бассейне фонтана, и входил в пустую, торжественно-гулкую прихожую мурленбургской филологической школы.

В такую рань здесь горело всего несколько ламп, и в безлюдном таинственном полумраке все здешние чудеса принадлежали ему одному.