Слава КВКИУ!

Как же я соскучился, сил нет, родная моя… Сердце выпрыгивает от волнения. И никто меня не поймёт! Только письма полгода, письма, письма.… Их всегда ждешь, прекрасно сознавая, что ничего они в нашей жизни не решают, разве что пар иногда стравливают из закипающей души! На короткое время, потому что сразу опять приходится ждать, вытягивая этим ожиданием из себя жилы. Ждать, убеждая себя, что мы обязательно дождёмся друг друга, мы всё выдержим.

Как же я тебя люблю! Как тянется к тебе моя душа! Но как ни тяжело мне без тебя, а жизнь всё равно заставляет терпеть, заставляет делать своё дело. Моё дело – нужное! С этим не поспоришь! Но как же я скучаю, родная, как брежу тобой, только тебе и могу об этом рассказать! Только тебе…

Разве можно о сокровенном, о личном, тем более, об интимном, принадлежащем лишь двоим, – и вслух? Разве можно на всеобщее обозрение? И не стыдно? И не хочется провалиться от своего стриптиза?

Раньше любому было ясно, что это недопустимо, безнравственно, низкопробно, гадко. Теперь многим так уже не кажется! Приучили постепенно всех к безнравственности, к разврату. Он теперь всюду подаётся, как приправа. Сплошная мерзость в кино, в телевидении, в современных отрыжках, именуемых по-прежнему книгами, в которых описание надуманных небылиц подаётся вперемешку с кровью, зверствами и непременной порнухой!

Без этого сучья Мельпомена уже не мыслит своего «творчества». Растление населения, будто ничем аморальным уже и не является! Что происходит? Верхушка всё это одобряет! Одобряет превращение населения в животных! В таких же бессовестных и продажных, как они сами! Как на Западе, на котором воздействие этого комплексного яда давно испытано и дало нужные результаты! Не сами же они упразднили нравственность? Им это навязали, обязали! Приучили с детства! Вдавили вседозволенностью, а теперь уже и законами вдавливают! Там уже давно кошмар содомии состоялся! Там уже давно люди превращены в гадких животных.

Теперь настал наш черёд? Теперь пора давить тех, кто этому противостоит? А начиналось-то всё с простого – с возможности выставлять напоказ из корыстных целей абсолютно всё, что вздумается! Лишь бы навар был! Оказалось, что загнать эту заразу обратно в бутылку очень трудно! Это даже не джин! Низкопробность и тиражирование разврата – это же убийца всего человеческого! Потом опять эпоха Возрождения понадобится? Или теперь до того уже не дойдёт?

Какое же всё-таки чудо – эти летние каникулы! Но до Ашхабада ещё далеко! Сначала нужно прорваться через водоворот Домодедова! Хорошо бы, на ближайший ашхабадский рейс попасть, хоть через Красноводск, хоть через Баку!

Но это – вряд ли! Ближайший рейс будет моим только при сказочном везении! Хотя все милые женщины в синей аэрофлотовской форме, вершащие суд над жаждущими в процессе регистрации пассажирами, билетами и багажом, к солдатам и курсантам всегда относятся по-матерински.

Вот и проверю, какой я везунчик, и какой я летунчик!

44

Давненько всё было. Тогда сердце от счастья выпрыгивало, а сегодня от него болит! Ещё не хватает мне осложнений в полёте. Это всё от воспоминаний! Дополнительные волнения.

Откинув назад спинку кресла, я попытался хоть недолго подремать, надеясь именно так прекратить затянувшиеся воспоминания, но ничего не вышло. Они меня не оставляли, возникая бессистемно, то одни, то другие, и спать не позволяли. Оно и понятно! От каких-то картин мне становилось грустно, что-то другое, наоборот, веселило. Но каждое воспоминание непременно сменялось очередным. И, надо думать, так будет до бесконечности.

«Странно! Почему мне до сих пор вспомнились одни лишь командиры? А где преподаватели? А где все товарищи-однокашники? – удивился я. – В моём формировании как инженера приняла участие добрая сотня педагогов. До середины третьего курса у нас шла общеинженерная подготовка, как и в гражданских вузах, только более широко и глубоко, поскольку нас уже тогда приучали к инженерной деятельности с военной спецификой. Но на ранних курсах у нас большинство преподавателей были штатскими. Странно, что до сих пор никто из них не вспомнился. Даже женщины! А ведь получился бы весёлый разговор!»

Но если уж я задал направление воспоминаний, так они ему и подчинились сами собой.

В какой-то мере я помню абсолютно всех преподавателей. И не только тех, кто работал в нашем взводе. Помню и других, учивших моих товарищей из других взводов и даже работавших на втором факультете. Но их я знал поверхностно – фамилию, кафедру, возможно, что-то индивидуальное или выдающееся.

Как правило, наши преподаватели были довольно-таки интересными люди, не замыкавшими весь свой мир на работе. Таких преподавателей мы сразу выделяли из остальных. В первую очередь, конечно, обращали внимание на глубину их профессиональных знаний. Это выяснялось достаточно быстро и просто. Но мы весьма ценили и форму подачи материала. В ней угадывалась и личность самого преподавателя, и его отношение к нам, и мировоззрение, и характер, и темперамент.