Слава КВКИУ!

– Предлагаю после короткого перерыва продолжить занятие! Вполне возможно, что еще один буссольный ход сделает победителями всех! Глупо сдаваться на полпути! Правда, те группы, которые своими результатами довольны, могут направляться на холм к тригопункту и там дожидаться остальных!

– Ну, уж нет! В бой пойдём все вместе! – решительно ответил за всех Геннадий Панкратов, наш командир. – Не сели бы только аккумуляторы окончательно!

– Одобряю ваше решение, товарищ старший сержант! – поддержал его полковник. – Но, может, кто-то против такого решения? Может, кто-то устал?

– Перекурить бы! – послышалось из строя, и все засмеялись. – И карандаши поточить!

– Перекур десять минут! – объявил полковник. – Все свободны!

Очередной за эту ночь буссольный ход (уже никто не мог вспомнить, каким он стал по счёту) последняя группа закончила в 4.50.

Давно уже опрокинулся ковш Большой Медведицы, прокрутив за собой всё звёздное небо, но оно еще не осветилось приближением рассвета. Зато стал накрапывать дождь. Чуть-чуть. Почти, не надоедая. Оставляя нам надежду, что не усилится до неприятного.

Все были довольны собой, хотя устали настолько, что могли бы лечь прямо на негустую траву, лишь бы снять нагрузку с ног, со спины и шеи. Итоговые оценки всех групп, объявленные полковником Пущаем, оказались хорошими. Две группы получили даже «отл», но никто им не завидовал! Все понимали, что теперь и они могут претендовать на отличные оценки.

Ночное раздражение давно всех покинуло. Теперь всё чаще кто-то шутил, а остальные дружно реагировали – то ли смеялись, то ли сами что-то рассказывали.

– Вот что, ребята! – заговорил полковник Пущай. – Перед вами стоит еще одна сложная задача, но будем её решать или нет, отдаю на ваше усмотрение!

Мы напряглись.

«Неужели опять придётся браться за буссоли?!»

Никто этого уже не хотел, заранее напрягаясь, потому все молча уставились на полковника. Даже Генка Панкратов не изъявил желания, как наш командир, опять бросаться в бой.

Мы молча ждали, и полковник с усмешкой произнёс:

– Хорошо бы сейчас костёр разжечь! Да только сушняка здесь не найти и дождь моросит!

– Это мы мигом! – многим понравилась такая идея, и все стали выискивать под ногами и, главное, вокруг разбросанного кучками кустарника сушняк.

Как же огонь ночного костра сближает людей!

Языки пламени всех согрели. Отблески костра с треском гуляли по счастливым лицам моих товарищей, гордых тем, что они преодолели своё неумение! Преодолели внутреннее сопротивление и стали победителями и себя, и обстоятельств.

Охватив костёр неплотным кольцом, мы расслабились рядом с ним, сидя и лёжа, но спать никому не хотелось. Костёр подпитывал нас столь простой, но и необычной для повседневности энергией, которой нам так не хватало.

Казалось бы, ну что в том костре и в той ночной атмосфере товарищеского бодрствования, могло быть таинственного и романтического? Но нам тогда безотчётно так и казалось, и всё нравилось! Мы чувствовали уставшими телами, что занимаемся очень трудным, но важным для страны делом, и от этого наполнялись уверенностью, что приняли правильное решение, поступив в ракетное училище. И теперь никто с этого пути нас не собьет!

Все завороженно наблюдали за пламенем и разлетающимися по ветру искрами.

– Товарищ полковник, а вы ведь воевали? – надеясь на интересное повествование, спросил Генка Панкратов, когда настала пора что-то сказать.

Все замерли в ожидании, глядя на полковника, орденские планки которого сами отвечали на этот вопрос. Он очень долго не отвечал, хотя вопрос мимо себя не пропустил. Только смотрел на огонь, ковырялся ровной, словно указка палкой в костре и молчал.

И мы молчали, постепенно охватываемые беспокойством, не задели ли случайно запретную для полковника тему. Наконец, он произнёс, по-прежнему глядя только в костёр:

– Как без этого? Ведь я с двадцать пятого года? Как в феврале исполнилось семнадцать, так сразу и призвали. Но не на фронт. Сначала в артучилище. Там девять месяцев нас, успевших окончить девять или десять классов, учили артиллерийским премудростям. Тогда таких грамотных набиралось немного. А в феврале 44-го всех младших лейтенантов отправили на фронт. Тогда уже не было так страшно. Закончилась безысходность отступления. Начинал я с Кенигсберга. Как-то уцелел, а через год и два месяца война закончилась. Почти для всех. Вот и всё!

Казалось, всем стало ясно, что дальше разговор не продолжится. Почему-то полковник этого не хотел. Тем не менее, кто-то отличился простотой:

– Может, что-то интересное было…

Полковник Пущай взглянул на него, как ни ребёнка, непонимающего разговор взрослых, долго ворошил костёр, видимо, чтобы сбросить возникшее внутреннее напряжение, и очень спокойно произнёс убийственную фразу:

– На войне бывает интересно только тем, кого она никак не затрагивает. У остальных на войне бывает не интерес, а ожидание неизбежной огромной беды! Постоянное ожидание. Днём и ночью!

Никто не посмел уточнять высказанную мысль, но всем ли она стала ясна на всю глубину?