Слава моего отца. Замок моей матери

Он очень вежливо приподнял свою черную квадратную шапочку, мой отец приподнял фуражку, господин кюре взял кувшин и удалился.

Вместе с неотступно следовавшей за нами детворой мы направились к господину Венсану: там нам сказали, что он ушел в город и вернется только на следующий день. Тем не менее отец стал искать его по всей деревне и зашел даже в клуб, чтобы спросить у игроков в петанк, не видели ли они его.

Нет, никто его не видел, но зато все увидели бартавелл, которых никто и не собирался от них скрывать: в результате игроки прервали игру, стали восхищаться, взвешивать птиц в руках, задавать сотню вопросов. Отец дал две сотни ответов и объяснил, что это не Caccabis rufa, a Caccabis saxatilis.

Наконец, идя навстречу всеобщему желанию, он соизволил наглядно продемонстрировать свой «королевский выстрел», настаивая на том, что нужно обязательно сохранить для второго выстрела ствол «с чоком». Технические пояснения, которые могли бы тянуться до вечера, были, к счастью, прерваны башенными часами на церкви, пробившими у нас над головой полдень.

Возвращаясь за сумками к бакалейщику, мы еще раз повстречали господина кюре. В руках у него был фотографический аппарат, который имел форму, размеры и изящество булыжника.

Сияя улыбкой, он подошел к нам и сказал:

– Если это вас не затруднит, я бы хотел сохранить память о столь незаурядной удаче.

– Да что там, простая случайность, – скромно отвечал отец, – может быть, и не заслуживает такой высокой чести.

– Да нет же! Мне доставит удовольствие послать вам снимок, который будет приятным воспоминанием о летних каникулах.

Отец послушно выполнил требования фотографа, всем своим видом показывая мне, что ему это в тягость, но он не смеет проявить невежливость.

Опустив приклад на землю, он положил левую руку на конец ствола, а правой обнял меня за плечи. Господин кюре с минуту смотрел на нас, моргая глазами, потом подошел к нам и иначе повернул бартавелл, которые все еще висели у отца на патронташе, чтобы лучше были видны их грудки в крапинках.

Наконец он отступил на четыре шага, прижал аппарат к животу, опустил голову и закричал:

– Замерли! – (Раздалось громкое, как у дверного замка, щелканье.) – Раз, два, три! Благодарю!

– Мы живем в Ле-Беллон, – сказал отец, – в Бастид-Нев.

– Знаю, знаю, – отвечал господин кюре и добавил чуть взволнованным тоном: – Так как не имею возможности видеть вас часто, я вручу снимок, предназначенный для вас, вашему уважаемому свояку, самому видному из наших прихожан. До свидания, и еще раз примите мои поздравления!

Он удалился, такой вежливый, дружелюбный, улыбающийся, такой симпатичный, что мне захотелось следовать за ним, и это заставило меня оценить всю опасность, которую его обманчивая наружность представляет для общества.

Когда мы свернули за угол, отец объяснил:

– Мы в маленькой деревне: было бы нетактично отказываться. Может быть, он на это и надеялся, чтобы потом обвинить нас в нетерпимости. Но мы его перехитрили!

В обратный путь, наверх в деревню, мы двинулись бодрым шагом.

Птицы все подпрыгивали на поясе у отца, и, так как они были подвешены за шею, я сказал ему, что он убил бартавелл, но кончится тем, что есть мы будем лебедей.

На другой день их зажарили на вертеле – это был исторический, чуть ли не парадный обед.

Однако он был отмечен удручающим происшествием: дядя Жюль, крестьянский аппетит которого восхищал всю семью, сломал зуб – дорогой, фарфоровый – о семикалиберную дробинку, застрявшую в нежной мякоти гузки. Вновь на его лице засияла улыбка лишь тогда, когда отец объявил, что деревенский кюре – человек ученый, к тому же очень симпатичный, и что разговор с ним привел его в восторг.

На следующий день, когда мы отправились на охоту, я увидел, что, отказавшись от кепки, отец надел старую фетровую шляпу коричневого цвета – от солнца, мол, которое слепит иногда и через очки. Но я заметил, хотя и не сказал ни слова, что тулья фетровой шляпы была украшена лентой, которой не бывает на кепках, и что за эту ленту заложено два красивых красных пера на память о двойном «королевском выстреле».

С тех пор в деревне, когда речь заходила об отце, говорили:

– Ну вы знаете, тот самый господин из Ле-Беллон?

– Это тот, у которого большие усы?

– Да нет! Другой! Охотник! Тот, с бартавеллами.

* * *

В следующее воскресенье, вернувшись с мессы, дядя вынул из кармана желтый конверт.

– Это вам, – сказал он, – от господина кюре.

Сбежалось все семейство: в конверте было три экземпляра нашей фотографии.

Это был блеск: бартавеллы были огромны, Жозеф был представлен в зените славы, он не являл ни удивления, ни тщеславия, а лишь спокойную уверенность в себе бывалого охотника после сотого дублета в бартавелл.

Меня же солнце заставило слегка скривить лицо, что, по-моему, было некрасиво, но мать и тетя нашли в этом дополнительную прелесть и долго выражали свое беспредельное восхищение.

А дядя Жюль мило сказал:

– Если вы ничего не имеете против, мой дорогой Жозеф, я бы с удовольствием взял себе третий экземпляр, господин кюре сказал мне, что напечатал его для меня…