Слава столетия. (исторические повести)

К Милости

Что может быть Тебя святее,

О Милость, дщерь благих Небес?
Что краше в мире, что милее?
Кто может без сердечных слез,
Без радости и восхищенья,
Без сладкого в крови волненья
Взирать на прелести твои?
Какая ночь не озарится
От солнечных Твоих очей?
Какой мятеж не укротится
Одной улыбкою Твоей?
Речешь, и громы онемеют;
Где ступишь, там цветы алеют,
И с неба льется благодать.
Любовь Твои стопы лобзает,
И нежной Матерью зовет;
Любовь Тебя на трон венчает,
И скиптр в десницу подает.
Текут, текут земные роды,
Как с гор высоких быстры воды,
Под сень державы Твоея.
Блажен, блажен народ живущий
В пространной области Твоей!
Блажен Певец, Тебя поющий
В жару, в огне души своей! —
Доколе Милостию будешь,
Доколе права не забудешь,
С которым человек рожден;
Доколе гражданин довольный
Без страха может засыпать,
И дети — подданные вольны
По мыслям жизнь располагать,
Везде Природой наслаждаться,
Везде наукой украшаться,
И славить прелести Твои;
Доколе злоба, дщерь Тифона,
Пребудет в мрак удалена
От светло–золотого трона;
Доколе правда не страшна,
И чистый сердцем не боится
В своих желаниях открыться
Тебе, Владычице души;
Доколе всем даешь свободу,
И света не темнишь в умах;
Пока доверенность к народу
Видна во всех Твоих делах:
Доколе будешь свято чтима,
От подданных боготворима
И славима из рода в род.
Спокойствия Твоей державы
Ничто не может возмутить;
Для чад Твоих нет большей славы,
Как верность к Матери хранить,
Там трон вовек не потрясется,
Где он любовию брежется,
И где на троне — Ты сидишь.

Несколько дней спустя Карамзин встретил князя Трубецкого на Никольской.

— Николай Никитич, я сочинил стихи в защиту Николая Ивановича и перед тем, как поместить в журнале, хочу дать вам на прочтение.

Князь выставил вперед ладонь, как бы отстраняясь от Карамзина.

— Нет, нет, уволь, и читать не буду, не хочу отягощать совесть знанием таких вещей… И ты сам будь осмотрительнее. — Трубецкой перешел на шепот. — О тебе спрашивал Прозоровский. Ничего не могу сказать, поскольку дал слово его превосходительству, но знай: о тебе тоже спрашивали…

Трубецкой быстро поклонился и ушел.

Ода «К Милости» была напечатана в июньском номере «Московского журнала».

19

В августе последовал императорский указ с приговором Новикову. В Знаменском, где в это время жили Плещеевы и Карамзин, он был получен в середине месяца.

«…Впрочем, хотя Новиков и не открыл еще сокровенных своих замыслов, но вышеупомянутые обнаруженные и собственно им признанные преступления столь важны, что по силе законов тягчайшей и нещадной подвергают его казни. Мы, однако ж, и в сем случае следуя сродному нам человеколюбию и оставляя ему время на принесение в своих злодействах покаяния, освободили его от оной и повелели запереть его на пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость.

Что же касается до сообщников его, Новикова, статского действительного советника князя Николая Трубецкого, отставных бригадиров Лопухина и Тургенева… мы, из единого человеколюбия, освобождая их от заслуживаемого ими жестокого наказания, повелеваем им отправиться в отдаленные от столиц деревни их и там иметь пребывание, не выезжая отнюдь из губерний, где те деревни состоят…»

— Вот и все, — сказал Алексей Александрович, закончив читать указ. — Видимо, вернувшись в Москву, мы уже не застанем в ней наших друзей.

— И возможно, не только тех, которые названы в указе, — добавила Настасья Ивановна.

— Может быть…

Карамзин, подавленный, молчал.

Плещеевы оттягивали возвращение в Москву, где, как они предвидели, их не ожидало ничего хорошего. Но в конце концов в октябре пришлось ехать.