Слава столетия. (исторические повести)

…Кантемир смотрел на лежавшие перед ним на столе аккуратными стопками переписанные набело и вложенные каждая в свою обложку рукописи — труды последних двух лет: сатиры, «Петрида» — поэма о Петре Великом, переложения псалмов, басни, переводы стихов и прозы и с удовлетворением думал: «Как много все–таки сделано».

В комнату тихо вошла княжна Мария.

— Ну что? — спросил Антиох.

— Нет, не было, — ответила княжна.

— Давно бы уж пора…

Две недели назад Кантемир передал императрице рукопись всех пяти сочиненных за последние три года сатир: «На хулящих учения», «На зависть и гордость дворян злонравных», «О различии страстей человеческих», «На человеческие злонравия вообще», и «К Музе своей». Он просил разрешения напечатать их книгой. И вместе с рукописью подал также прошение о назначении его на службу в Академию наук.

Ответа все не было. Не кроется ли за этим молчанием какой–нибудь неожиданной неприятности? Ведь нынче милость и немилость по одной дорожке ходят…

— Из имения опять прислали челобитную, — сказала княжна. — Мужики просят не брать с них за этот год оброка, так как, по их словам, они лишены хлеба насущного.

— Это правда, у них второй год неурожай, — не отрываясь от рукописей, ответил Антиох.

— Конечно, не только наши мужики так бедны — у других тоже не богаче, но рука не поднимается отнимать у них последнее. А денег нет. Прямо не знаю, что делать…

Кантемир посмотрел на сестру и улыбнулся ей.

— Можно сократить расходы. Зачем, например, мне новая карета, которую ты собираешься заказывать?

— Тебе для карьеры требуется бывать в свете. Чтобы друзья не заснули и не забыли нас, надо часто напоминать им о себе.

— Князь Алексей Михайлович Черкасский сегодня целое утро тоже говорил мне о необходимости делать карьеру…

— Он прав. Люди, гораздо менее достойные, давно опередили тебя. А ты как был, так и остался всего–навсего поручик. И виноват в этом отчасти ты сам. Ты ничего не добиваешься. А ведь как деятелен был тогда, в начале царствования… Я уж подумывала, что ты…

— Тогда у меня была цель, — перебил Антиох сестру. — Мне показалось, что можно вернуться на стезю, проложенную Петром Великим. Но теперь–то я вижу, что только показалось. Из всего утраченного после смерти Петра императрица намерена восстановить только одно: вернуться со двором из Москвы в Петербург. Ну не насмешка ли судьбы? Князь Алексей Михайлович соблазнял меня генерал–прокурорством, канцлерством… Но не завидна для меня такая приманка. Вот моя жизнь, вот счастье. — Антиох поднял в руках несколько листов рукописи. — Богатый или нищий, в веселье или в печали, всегда одна мне отрада — стихи.

Невелик хотя удел, но живу спокоен,
Скатерть, столик, пища есть, в мыслях своих волен.
Не прельщает вышня честь,
Для меня то трудно снесть.
Невиновну жизнь люблю, в ней моя забава.
Кто же хвалится искать, чести домогаться —
Коль удачливо ему, желаю стараться,
Пусть тот долго с тем живет,
Пусть великим век слывет.
Я ж пронырлив не бывал, не в том моя слава.

Окончив читать, Антиох помолчал, потом сказал:

— Не осуждай меня, сестра. Иначе я не могу.

Глава 2. Советник императрицы

По утрам Анна любила поваляться в постели. Час, а то и два проходили между пробуждением и тем моментом, когда она, сев на постели, приказывала подавать умываться.

Поэтому Бирон, пришедший со своей половины с утренним приветствием, был очень удивлен, застав императрицу не в спальне, а в кабинете.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил он. — Вы нездоровы?

Анна улыбнулась в ответ:

— Разве я похожа на больную?

Она действительно в это утро выглядела на редкость хорошо. Ее широкое лицо с крупными мужскими чертами и рябинами на лбу и щеках уже утратило утреннюю одутловатость, а глаза блестели свежо и приветливо.

В руке Анна держала какую–то бумагу, которую, видимо, только что читала.

Бирон наклонился, поцеловал руку:

— Какое–нибудь важное дело?

— Нет. Это — стихи.

— Вы читаете русские стихи? — удивился Бирон, взглянув на бумагу. — Разве есть русские стихи? И что за фантазия — читать стихи?

— Они обращены ко мне.

Анна слегка смутилась. Она никак не могла привыкнуть к своему положению, и ее императорство все еще казалось ей сладким волнующим сном. И все, что подтверждало его действительность, радовало и волновало ее.

Стихи были похвальной одой ей — «благочестивейшей государыне Анне Иоанновне, императрице и самодержице всероссийской». И только поэтому она уже в который раз старательно перечитывала их.

Больше всего ей нравились первые строки, а дальше вирши становились слишком хитроумными, и смысл их был для Анны темноват.

Бирон сел в кресло и вытянул длинные крепкие ноги, обтянутые розовыми чулками.

— И что же пишет этот российский стихотворец?