Слава столетия. (исторические повести)

Когда леди, приглашенная герцогом де Лирия, пошла танцевать, Остерман взял Рондо под руку и, наклонясь, спросил:

— Вы знакомы со светлейшим князем Антиохом Кантемиром?

— Конечно! Весьма достойный и здравомыслящий человек.

— О да. Прибавьте к тому же: весьма образованный говорит на нескольких языках, занимается математикой и астрономией, как граф Брюс. Кроме того, он поэт.

— И это несмотря на то, что он так молод, — подхватил Рондо.

— Не так уж молод. Ему двадцать восемь лет, — заметил Остерман, прибавив Кантемиру целых пять лет.

— Впрочем, молодость не помеха его дарованиям, — сказал англичанин.

— Ее императорское величество намерена назначить светлейшего князя Кантемира нашим полномочным министром при английском дворе.

Рондо на секунду растерялся: назначение Кантемира оказалось для него совершеннейшей неожиданностью, и, стараясь скрыть удивление, он проговорил с подчеркнутой озабоченностью:

— Но князь, насколько мне известно, не имеет опыта в ведении дел между дворами.

— А мы на что? Пока князь войдет в курс, все дела сможем вести мы — вы и я — здесь, в России.

Рондо кивнул.

Остерман улыбнулся: теперь он был уверен, что в завтрашней депеше в Лондон будет написано о Кантемире именно то, что требуется.

Кантемир узнал о предстоящем назначении от графа Матвеева.

Матвеев, розовый с холоду, в парадном мундире, с тросточкой, заехал по пути из манежа. Езда в манеже стала модной, так как императрица посвящала ей по нескольку часов в день.

— А я и не знал, что ты просил должность полномочного министра в Англии. Ну и скрытник! — весело воскликнул граф Матвеев. — Боялся показаться в смешном виде отвергнутого просителя? Понимаю. Я и сам не люблю раньше времени объявлять о своих намерениях. Но теперь–то можешь радоваться: ты на коне…

— Откуда ты узнал об этом? — перебил графа Кантемир. — Кто тебе сказал?

— Собственными ушами слышал. Причем от лица, которое словами не бросается: от Салтыкова. Так что ожидай на днях указа о назначении. И не забудь, что я первый сообщил тебе это известие.

— Удивительно, — пробормотал Кантемир.

— О, да ты, вижу, совсем не в себе от счастья! — сказал Матвеев, глядя на растерянного приятеля. — Ну ладно. Прощай. Я спешу.

Князь Алексей Михайлович Черкасский уходил от прямого объяснения, прячась, словно настоящая черепаха, в панцирь. Он говорил какие–то пустые фразы, после которых в душе оставалась одна досада.

Он уже знал о назначении Антиоха.

Но когда Кантемир попытался узнать, чьей протекции он обязан этим назначением и что оно, собственно, значит, то Черкасский начал долго и витиевато говорить о мудрой милости императрицы, о благоволении к Антиоху многих значительных людей и об его, Кантемира, достоинствах и учености.

— Но почему же, если мне хотели оказать милость, то не удовлетворили моей просьбы? — допытывался Антиох, напирая на слово «моей».

Черкасский продолжал, словно не слыша вопроса:

— Я рад за тебя. В такие молодые годы быть отмечену — это большая честь.

— Я не просил об этой чести, и она не отвечает моим намерениям.

Князь Алексей Михайлович покачал головой.

— Ты получил более, чем желал. Предлагаемая тебе должность по важности не идет ни в какое сравнение с должностью президента Академии наук.

Неделю спустя князь Кантемир был представлен английскому послу как русский министр при английском дворе.

Граф Андрей Иванович Остерман в течение нескольких дней знакомил Кантемира с его новыми обязанностями и при этом ободряюще хлопал его по плечу:

— Помните, ваше сиятельство, поговорку: «Не боги горшки обжигают».

На второй день рождества Кантемир получил инструкции, заграничный паспорт и повеление поспешить с выездом в Лондон.

У Кантемира не было никаких дел, которые задерживали бы отъезд.

Четыре дня ушли на прощание с друзьями и приятелями, на визиты.

Последняя новость, которую узнал Кантемир в Москве, были известия об аресте фельдмаршала Василия Владимировича Долгорукого и Василия Никитича Татищева.

Фельдмаршала взяли по доносу, в котором неведомый доносчик сообщал, что фельдмаршальская жена непочтительно говорила об императрице.

Татищев после того, как высказался в Сенате против какого–то распоряжения Бирона, был без всяких на то оснований обвинен во взяточничестве и отдан под суд.

Глава 4. Отъезд

…Смерть рысцою или скоком
Доедет меня скоро, или уж в глубоком
Узрю возрасте свои седины в покою,
В чужестранстве ль буду жить, или над Москвою,
Хоть Муза моя всем сплошь имать досаждати,
Богат, нищ, весел, скорбен — буду стихи ткати.
И понеже ни хвалить, ни молчать не знаю,
Одно благонравие везде почитаю, —
Проче в сатиру писать в веки не престану…

Когда уже все вещи были уложены, последней Антиох убрал в шкатулку тетрадь со стихами. Основную часть его багажа составляли бумаги и книги.