Слава столетия. (исторические повести)

Князь Алексей Михайлович Черкасский в ожидании обеда беседовал в маленькой гостиной с молодым офицером–преображенцем графом Матвеевым. Князь, толстый, широкий, сидел в низком кресле, сложив пухлые маленькие ручки на обширном животе, и с добродушной улыбкой покачивал головой. Он был похож на восточного божка. Офицер же, крупный, ладный, присев на кончике стула, говорил, размахивая руками, и казалось, всё порывался встать.

— Остерман принес на заседание Тайного совета алмазы и предложил купить в казну за восемьдесят пять тысяч рублей, — говорил Матвеев.

— Эти алмазы я знаю, — медленно сказал Черкасский. — В свое время один голландский банкир торговал их Петру Алексеевичу, да государь не купил, сказав: «Без надобности они Российскому государству».

— Государству, конечно, без надобности, а Долгоруким — всё давай сюда. Совет рассудил, что алмазы очень дешевы, и постановил купить для государыни невесты!

Князь Черкасский заметил вошедшего Кантемира и закивал головой сильнее, но с кресла не поднялся.

— Здравствуй, здравствуй, милый… А мы тут с графом беседуем.

Матвеев кивнул Антиоху и продолжал сердито, чуть не крича:

— Государыня невеста! Князь Алексей опоил государя и подсунул ему свою корову. И не нравится государю Катька Долгорукая, за верное знаю. Обманом его женят.

— Обманом не обманом, а через две недели она будет твоею государыней, а ты — ее подданным, — сказал Антиох.

— Погоди, опомнится государь, сбросит долгоруковские путы, и покатит эта государыня прямым путем в монастырь. Вот увидите, Долгорукие кончат, как Меншиков, сибирским острогом. Уж больно высоко, не по праву, занеслись!

— Высоко, высоко, — поддакнул Черкасский.

В гостиной находился еще один человек: в углу, за столом, перелистывал какую–то книгу советник берг–коллегии Василий Никитич Татищев.

— Долгорукие уже поделили между собой все высшие должности, — сказал Татищев. — Князь Алексей желает быть генералиссимусом, Иван метит в великие адмиралы, Василий Лукич уже заготовил указ о произведении себя в великие канцлеры. Честолюбие делает их неразумными.

— Вот–вот, преосвященный Феофан то же самое говорил вчера: честолюбцы ослепленные, — вставил князь Черкасский и повернулся к Антиоху. — Ты из дворца? Что государь?

— Ему лучше. Доктора надеются на скорое выздоровление.

— Ну, дай–то бог… Да, вот что… Вчера преосвященный взял у меня тетрадочку с твоими стихами. Я–то сам так и не удосужился их прочесть.

— Зачем вы их дали? Я бы никогда не решился занимать время преосвященного своими пустяками.

— А преосвященный посмотрел и одобрил. Сказал: «Изрядно». Потому и взял, что понравились.

Кантемир не мог сдержать радостной улыбки.

— Одобрение славного сподвижника Петра Великого, к тому же известного своим писательским талантом, — великая честь для меня.

— Только одобрение–то Феофана Прокоповича — палка о двух концах, — сказал граф Матвеев. — Он, конечно, и сподвижник и писатель, правда в устаревшем вкусе, да ненадежный оплот: того гляди, и его Долгорукие свалят.

— Что ты! — перекрестился князь Черкасский. — Поднять руку на преосвященного — слыхано ли такое…

— Ради своих видов они что угодно сделают. Вон государя спаивают, втягивают во всякие мерзости, будто нарочно расстраивают его здоровье и хотят привести к смерти.

— Ну уж, это ты перехватил. Хотя кто ведает, кто ведает… — сказал Черкасский и поднялся со своего кресла. — Василий Никитич, ты хотел посмотреть старые летописи, что мне привезли из Киева. Они у меня в кабинете. Пойдем–ка. Молодые люди и без нас не соскучатся.

Граф Матвеев улыбнулся, глядя вслед Черкасскому:

— Боится, пойдет молва, что, мол, у него Долгоруких ругали.

Антиох промолчал.

— Слышал я в одном доме твои стишки, — продолжал граф. — И чего тебе дались эти попы да ученые? Такая скука. Стишки нужны, чтобы ими услаждать слух красавиц, а после твоих виршей красотка, глядишь, от дому откажет. Вот я узнал новый стишок так стишок: «Ах, черный глаз, поцелуй хоть раз. Тебя, свет мой, не убудет, а мне радости прибудет. Прими любовь к себе, а я сердце вручаю тебе»… А впрочем, сейчас не до стихов. В моем сердце не любовь, а ненависть. Пока я не отомщу Ваньке, не успокоюсь.

— Сегодня и у меня с ним произошла стычка. — И Кантемир рассказал о встрече на Покровке.

— Князь, вот тебе моя рука! На вечную дружбу и верность. Кто враг Ваньке Долгорукому, тот мне друг!

— Много же у тебя друзей, — не удержался от улыбки Антиох, но Матвеев не заметил иронии.

— Да у нас в полку почти все офицеры против Долгоруких: Салтыков, Юсупов, Микулин. Слушай, князь, цесаревна Елизавета передавала тебе привет…

— Спасибо за память.

— Она нуждается в помощи, в верных людях.

— Я готов ей служить и как дочери Великого Петра, и ради ее личных достоинств.

— Иного ответа я от тебя не ждал. Слушай, Ванька Долгорукий сказал, что принудит цесаревну выйти за него замуж.

— Не может быть!

— Клянусь честью, правда.

— А государь что?

— Что — государь? Как бы он в сваты не пошел. Ванька его словно зельем опоил. Но мы поклялись: умрем, а не дадим совершиться позору.