Славянская мифология. Словарь справочник

«Зык» означает отзвук, отголосок, эхо. Индийская поэтика говорит о «дхвани», что также означает отзвук. Дхвани — особое достоинство совершенной поэзии, внушающей человеку нечто выходящее за пределы словесных значений. Если язык — отзвук, что в этом отзвуке сказывается? Очевидно, само бытие, сама Правда-Истина, иначе язык из отзвука превратился бы в пустой звук, в однозвучный шум, как сказал Пушкин, для которого однозвучное — синоним смерти. Итак, язык — отзвук или отголосок Божественной Правды. И в то же время язык — стихия мифа, его родимое лоно.

Собственно, эту мифотворческую стихию языка с поразительной точностью и меткостью фиксирует русское слово «язычество». Слово это явно происходит от слова «язык». «Язык» по-русски обозначает не только то, чем или посредством чего мы говорим. Когда Пушкин пишет: «И назовет меня всяк сущий в ней язык», он имеет в виду не тот язык, что у нас за зубами. Поэт говорит о том, что его назовет всяк сущий, то есть присущий Руси язык. «Языком» изначально называли на Руси «народ». Слово «народ» куда более позднего происхождения, и оно могло употребляться в пренебрежительном смысле. «Молчи, бессмысленный народ», — писал тот же Пушкин. Но никому не пришло бы в голову написать: «Молчи, бессмысленный язык», ибо бессмысленный язык — бессмыслица.

Словом язык засвидетельствовано единство языка и его носителя. Язычество — это религия отдельного языка, отдельного народа в отличие от мировых религий, буддизма, христианства, ислама, предназначенных для всего человечества. Языческая религия основывается на мифе, коренящемся в языке. У каждого народа есть свой неповторимый миф, сплачивающий его, ибо народ есть единство предков и потомков, то есть уже умерших и еще не родившихся, а такое единство не может не быть мифом, ибо оно явлено, представлено исключительно языком, которому в этом смысле никак не откажешь в действенной, чудодейственной реальности. При этом не выдерживает критики ходячее мнение, поддерживаемое некоторыми учеными, будто язык вырабатывается народом в ходе истории. Трудно не согласиться с немецким философом XX-го века Мартином Хайдеггером, утверждавшим: «Язык есть основа возможности истории, а не измышление, вырабатываемое в ходе исторического культуротворения» (Martin Heidegger. Gesamtausgabe, В,39, Frankfurt am Main, 1980, p.75). Тем таинственнее происхождение языка, миф, порождающий мифы.

Если из слова «язык» вычесть «зык», отзвук вечной правды, останется последняя буква русского алфавита, на что, впрочем, древнерусская традиция находила веское возражение: «Да аз первая». Действительно, русский алфавит располагался между двумя обозначениями первого лица, и это знаменательно: по существу, весь русский алфавит высказывал апокалиптическую истину, то, что говорит о Себе Агнец Божий Христос: «Я есмь Альфа и Омега, Первый и Последний» (Откр. 1, 8). Бог говорит о Себе: «Я есмь», и каждый человек, называющий себя «я», вольно или невольно подтверждает, что он образ Божий. Так в повседневной, обиходной речи подтверждается таинственная истина, возвещаемая словом: я — зык, то есть, «я» — отзвук Божественного имени, а я сам — образ и подобие Бога. При этом само по себе «я», как бы оно не обозначалось в разных языках, — из мифов миф. В самом деле, что такое «я»? Это не желудок, не легкие, не печень, не сердце и даже не мозг. Можно сказать о себе «я хороший», «я плохой», «я умный», «я глупый», но все это внешние признаки «я», даже если они врожденные. О самом «я» ничего не скажешь, кроме как «я — это я». Так называет себя каждый человек, и в каждом случае он обозначает нечто уникальное, неповторимое. О самом «я» нечего сказать именно потому, что словом «я» сказано о человеке все. Когда человек теряет сознание своего единого «я», когда его «я» расщепляется на несколько разных «я», врачи говорят, что этот человек психически болен, у него шизофрения. «Я» означает необходимую жизненную позицию человека по отношению к миру и к самому себе. Уже первый крик новорожденного определяет эту жизненную позицию, ибо даже для того, чтобы дышать, необходимо отличать себя от мира и вступать с ним в некий контакт. Тот, кто совсем не отличает себя от внешнего мира, сам превращается во внешнее: в разлагающееся мертвое тело, но та же участь постигает и того, кто не хочет иметь с миром ничего общего: он гибнет в самоубийственной изоляции. Мироощущение человека не может быть отвлеченной идеей, оно лежит в основе дыхания, еды, питья, не говоря уже о моем отношении к другому человеку. Мое мироощущение — это все то же мое таинственное «я», произносимое всеми одинаково, присущее всем, но при этом мое и только мое.