Славянский «базар»

– Не скажу. Стукачи тоже разные бывают, один из любви к самому занятию в штаб бегает, таких сразу кончать надо, другой по глупости лишнее болтает, третий – от безвыходки стучит: прижать на зоне легко, многие ломаются. И тут уж главное его искусство – лишнего не сказать начальству. Так, кое-что, то, о чем дубаки и сами знают. Такой стукач пусть живет. Все мы люди. Его уберешь, другой появится.

– Ты знаешь, кто стучит?

– Конечно. Смотрящий все знать должен. Думаешь, просто так шмон устроили? Знали, что я бабки понесу.

– Почему тогда меня почти не обыскивали?

– На зоне много всяких «почему» случается, – Карл зевнул, прикрыв рот ладонью.

– А если бы их нашли у меня?

– Ты бы сказал, чьи хрусты нес?

– Нет.

– Не зарекайся.

Мальтинского догнал страх, которого он почти не испытывал, идя на свиданку. Понял, что и смотрящий, и даже хозяин зоны не всесильны. Какой-нибудь непонятливый дубак мог все испортить, найти недозволенные к проносу деньги. Засветить их прилюдно.

«И отреклись бы от меня все. А потом бы и отыгрались. В лучшем случае пошел бы на лесоповал – баланы катать. В худшем бы нашли бы меня мертвым. Хозяину что? Он бы и с моим компаньоном дела вертел бы, уже крепко спелись».

В глазах Семена Борисовича мелькнула собачья угодливость от страха перед смотрящим. От возможной беды всегда хочется откупиться. Но Карл этого не заметил, он смотрел на тусклую лампочку, забранную в решетчатый проволочный абажур.

– Ты отца пригласил, а мог бы и так устроить, чтобы тебе, как мне, бабу под видом сестры подослали.

– Мог бы. Деньги заплатил и гуляй. Но отца давно не видел.

– Если хочешь, мою «сестру» попользуй. Ей все равно с кем трахаться, – предложил Мальтинский.

Карл перевел взгляд с лампочки на шерстяного.

– Не жалко?

– Не убудет же с нее. Она за это деньги на фирме получает. Забавная баба, многое умеет.

– Подумаю.

Карл задумчиво прикурил новую сигарету от короткого окурка, точным щелчком отправил его в урну. Выпускал дым четкими кольцами, они поднимались к лампочке и там, подхваченные горячим воздухом, размывались.

– Пошли, – произнес смотрящий.

Мальтинский зашел в свою комнату, женщина полулежала на кровати, читала толстый журнал, оторвала взгляд от страницы. Завидев Карла, запахнула халат, наброшенный на голое тело, и дежурно улыбнулась. Семен Борисович выразительно посмотрел на свою подругу, и та все поняла – перед ней человек, которого нужно ублажить, полы халата вновь разошлись, стоило только женщине разжать пальцы.

– Я вас оставлю, – Мальтинский, пятясь, покинул комнату.

Он стоял в коридоре, караулил дверь, прислушивался к звукам, доносившимся из-за нее. И думал о том, что еще совсем недавно не был способен на такое. И уже не знал, на что станет способен, выйдя на волю.

Карл вышел из комнаты. Даже не глянув на Мальтинского, направилась в душевую женщина. А дальше все прошло, как обычно бывало на свиданках. Подруга Мальтинского и словом не вспомнила о том, что произошло, вернувшись из душа, принялась с рвением ублажать его, свежая, пахнущая дорогим мылом.

Все хорошее рано или поздно кончается. Вновь потянулись для Семена Борисовича однообразные дни зоновских будней, но он почувствовал, что стал другим человеком. Сломалось в нем что-то. Сломалось на мелочи. Раньше он ни за что бы не предложил другому женщину, принадлежавшую ему. Пусть купленную, но его. Соломинка ломает спину верблюда, если он нагружен сверх меры. Мальтинский по-прежнему приветствовал Карла, когда тот заходил в шушарку, давал ему почитать журналы, книги, говорили они про искусство и жизнь. Но в душе Семен Борисович уже ненавидел смотрящего. Уважал, но ненавидел. Потому как чувствовал свою перед ним слабость.

Хозяин сдержал свое слово, ускорил освобождение Мальтинского, правда, не совсем так, как тому мечталось. Думал, вначале пойдет на вольное поселение, а там и на условно-досрочное. Подполковник Крапивин распорядился иначе. Вызвал Мальтинского к себе и со строгим лицом сообщил осужденному, что грядет амнистия. Много о ней слухов по зоне ходило. И даже в самых безнадежных осужденных вселяли эти слухи надежду.

Для зэка ложная надежда на освобождение – самое страшное. Лучше точно рассчитать свои силы, знать день, когда распахнутся перед тобой ворота неволи, и не питать иллюзий. Куда страшнее почувствовать, что освобождение близко, а после разочароваться. Не один осужденный уже спекся на этом.

– Ты на поселок не целься, – сказал Крапивин, – если я захочу, то по амнистии выйдешь. Только… – произнес и замолчал.

Порядки в стране круто менялись. Теперь за экономические преступления сажали куда реже. Имея рычаги, можно было повернуть дело так, что свобода становилась для него реальной, лишь бы хозяин захотел, от него многое зависело.

Вот тут Мальтинский и сообразил, что судьба приготовила ему новый сюрприз. Он, затаив дыхание, ждал продолжения. Надежда, вспыхнувшая перед ним, готова была погаснуть. Но ее слабый отблеск еще трепыхался в сознании.

«Нет, никогда не бывает в жизни так, как в мечтах», – подумал осужденный.