Славные деньки

    Я был единственным отпрыском седьмой дочери, как белая ворона в стае многодетных тётушек и дяди. И весь этот кагал прошёл через жернова бабушкиной любви и дедушкиного воспитания. Они перемалывали нас аккуратно, но сильно, а иногда и больно. Справедливости ради нужно сказать, что силовой метод воспитания был большой редкостью. За редким исключением, каждый получил единственное дедовское крещение. Поэтому эти случаи передавались из уст в уста, как страшные сказки братьев Гримм. Например, семейство моей тётушки Симы, каждый раз дружно потирало макушки, когда на общих застольях дело доходило до воспоминаний о методах воспитания дедушки Сережи. Он конечно не Макаренко, но его метод тоже работал и был проще в эксплуатации.

 

   Дело было аккурат после окончания войны, когда ещё был жив мой прадед Тимофей и карточки на хлеб. Так вот, прадед толи по ошибке, толи намеренно взял, да и спёр кусок хлеба у тёти Симы. Та давай возмущаться о несправедливости мира, о праве на свой хлеб насущный и прочей либеральности. Она так увлеклась борьбой за свои права, что пропустила момент, когда дедушкин дубовый половник ручной работы раскололся об её голову. По её словам, она до сих пор слышит звон в ушах от этой контузии. Через десять лет дед, как добрый самаритянин, переломил сухой батон колбасы о голову её сына Юрки, когда тот решил проявить самостоятельность в добыче остатков пищи из общего чугуна. Спустя пару лет её дочке Маринке достался призовой дедушкин щелбан из-за скверного воробья, вылетевшего из её уст за тем же столом. От неожиданного столкновения Маринкиной головы с указующим перстом деда она потеряла дар речи на время обеда, а сквернословие на всю жизнь. Моя мама стыдливо призналась мне, что от громких дедушкиных оваций по мягкому месту за тройку по математике, она в десятом классе выделила со страху суточный диурез и пятёрку в аттестате. И так со всеми. Достаточно было одной волшебной таблетки, чтобы вылечить дисциплинарный недуг на всю оставшуюся жизнь. Остальное воспитание сводилось к демонстрации кожаного «Сергея Сергеевича», который выполнял две важные функции. Поддерживал дедовские портки и дисциплину в доме. Когда дед произносил его имя всуе, даже сквозняки в щелях переставали свистеть, пытаясь по-тихому вылететь наружу. Тактильным знакомством с дедовским атрибутом воспитания, удостоился только ваш покорный слуга. Это прикладное воспитание до сих пор вызывает у меня зуд в месте приложения.

 

   Начну с того, что дед был поборником традиций, поэтому всё семейство в обязательном порядке приезжало летом в деревню батрачить. До моего четырёхлетия мама приезжала каждое лето, чтобы за время отпуска успеть зацеловать меня до полусмерти, отработать моё иждивение на бескрайних картофельных грядках, а заодно испортить фигуру на деревенских харчах. Отец был более сдержан в проявлении чувств к трудовой повинности, поэтому своё редкое появление обстраивал, как снисхождение ангела воплоти. Он спускался с высот своего пятого разряда электрика на грешную крестьянскую землю и неделю грешил чрезмерным возлиянием, прикидываясь сапожником. После свершения этого ритуала, он откланивался и возвращался к своим трудовым подвигам телемастера. Так вот, как-то после окончания первого класса мама отконвоировала меня в деревню для прохождения очередной летней повинности. Для встречи столичных гостей народу в комнате собралось  человек двадцать. Меня все трогали, тискали, тормошили, просили рассказать стишки и издевались от всей души. Я чувствовал себя звездой эстрады и стал молоть всякую детскую чушь направо и налево, не разбирая имён и званий. Звёздная болезнь прогрессировала у всех на глазах, и после долгих и мучительных выступлений привела меня к улётному исходу. Когда дед попросил меня помолчать, я уже по уши был в наркотическом дурмане всеобщего внимания, поэтому нагло проигнорировал его просьбу. На вторую просьбу деда я допустил роковую ошибку и в ультимативной форме предложил ему помолчать самому. Я был на вершине своего триумфального имени прямо над обрывом своего выступления.