Славный дождливый день

Оля ступила на ковровую дорожку. Шла она, смущенно опустив глаза. В черной кофточке. В широкой юбке.

Подошла. Приподняла кончиками пальцев юбку. Села.

Мужчины поспешно отвели глаза. Они в смятении! Будто угодили в детский сад — в мир чистоты и непорочности.

«Алина в юности непременно была такой же. Только с зеленоватыми глазами, а ходила точно так же. И садилась точно так», — убежденно решил Линяев.

— Ну?! — угрожающе повторил он мужчинам.

Те, оглядываясь на Олю и наступая друг другу на ноги, попятились к двери.

— Оля Синеглазова, — с наслаждением произнес Линяев и записал это на белом листе бумаги. Про себя добавил: «И Алина».

Он выложил перед Олей текст и рассказал, что потребуется от нее. Она испугалась и затрясла головой: «Нет! Нет! Нет!» Но он говорил горячо. Он верил в нее. Он чувствовал — в этой хрупкой девушке таится великая страсть. Она делает человека одержимым. Одержимые способны творить чудеса.

Нормальные люди — это тоже прекрасно. Но они потому и нормальные, что воспринимают установившиеся порядки и законы как должное. Давным-давно они стоически мерзли в пещерах и рвали зубами сырое мясо — и это могло продолжаться тысячелетиями. Но кто-то из одержимых выхватил из пламени пожара горящую головешку и зажег ею ворох сучьев. В пещерах запылали костры.

Зимой и осенью выл ветер. Нормальные люди слышали один его вой. Это они, одержимые, уловили в движениях воздуха первые такты музыки. А в обычном говоре соплеменников — стихотворный размер.

С тех пор они, одержимые, вертят земной шар вокруг оси. Они первыми выстроили баррикады и первыми гибли на них. Наше счастье, что их немало, этих одержимых!

— Хорошо, я попробую, — начала поддаваться Оля.

— Не «попробую». «Я сделаю!» — это нужно сказать. Очень нужно!

— Хорошо. Я сделаю!

* * *

Утром появился Чернин. Наглаженный. Принявший после поездки душ. Чуточку оглохший от шума электробритвы.

— Вообрази, что я стопушечный фрегат, — сказал он.

— Вообразил.

— Приветствую тебя из всех орудий. Двадцать один залп! Салют наций!

— Дым рассеялся. Можно приступить к делу?

— Валяй, — разрешил Чернин тоном человека, жизнь у которого впереди светла и безоблачна.

«Сейчас я тебя ошарашу», — ухмыльнулся Линяев и сообщил о замене. Чернин схватился за голову.

— Вместо профессионала художественная самодеятельность? Ты понимаешь, какую кашу ты заварил?! В пять часов единственная репетиция и в семь выход в эфир! А, она появится раньше? Но ты подумал над тем, как ввести ее в передачу? Все остальные участники будут только в пять! Зачем лезешь не в свои обязанности? Я подбираю ведущих! Я!

Линяев выслушал, как пишут в газетных отчетах, с глубоким вниманием. Сказал спокойно:

— Не порть прическу. Во-первых, тебя не было, и я оказал услугу, нашел новую ведущую. Иначе тебе пришлось бы искать ее сегодня утром, а вечером выпускать в передачу. Во-вторых, плохой передачи у нас не будет. Если выпустим хлам, напишем заявление об уходе. В-третьих, через час в твои руки поступит человек, который не остановится ни перед чем. Он сделает все, чтобы получилось.

— Без ножа, что называется. Злоупотребляешь моим слабоволием, — уныло пробормотал Чернин. — И вообще странно. По идее тебя должна загрызть совесть. А ты сидишь как ни в чем не бывало.

Потом Линяев бегал в дикторскую комнату. Там Чернин занимался с Олей. Они сидели за гримерным столиком. Оля — спиной к выходу. Чернин — вполоборота. Линяев вопрошал взглядом: «Ну как?» Чернин не замечал его намеренно. Мстил. Однажды рявкнул:

— Посторонние, освободите помещение!

Оля повернула голову и напряженно усмехнулась. Линяев ободряюще потряс кулаком: «Держись, дружище!» Почему-то теперь было не важно — пройдет передача или ее снимут. Главное, чтобы Оля оказалась такой, какой он хотел ее видеть.

Каждый раз, когда при нем произносили ее имя, он добавлял: «И Алина».

Что так близко связывало этих незнакомых друг другу людей в его сознании? Может, то, что будь молодым, он полюбил бы Олю. В зрелом возрасте он любит Алину. Оля — это его молодая Алина. Когда он видит Олю — он видит юную Алину. Он познакомит их обязательно. Но стоит ли сводить их? Две половины жизни не сходятся. Они следуют друг за другом. И сам он навечно принадлежит второй.

Чернин устроил перерыв и заявился в редакцию.

— В этой девке есть божья искра, — небрежно промямлил он, разваливаясь в кресле. — Конечно, нет умения. Культуры профессиональной. Опыта там и прочего. Дали бы мне ее годика на три: Я бы вылепил из нее вторую Коонен. Но что можно сделать за один день? Даже Станиславский…

— И Немирович-Данченко? Это хочешь сказать? Эх ты, скульптор! — радостно оборвал Линяев. — Сам-то ты ярмарочный паяц. А кто из тебя вылепит хотя бы порядочного телевизионного режиссера? Местком не возьмется! Не будет пачкать руки. Брось притворяться! Получается у нее?

— Посмотрим. Впереди трактовая репетиция. Ну… и передача.

Чернин сиял. Казалось, вот-вот лопнет от избытка самодовольства. А впереди — передача. Кто поведет ее, если он лопнет? Тогда передача будет сорвана наверняка. И на сей раз по неуважительной причине.