Славный мальчишка

Он видел тогда сидящую на кровати женщину. Она сама с собой смеялась и покачивала головой. Ковыряла пальцем в носу. Заглядывала под кровать и что-то искала там. Накручивала волосы на какие-то железки.

С тех пор прошло много времени. Хибару снесли. На ее месте построили кирпичный дом. Женщина переехала жить куда-то в другое место. Где она теперь? Ее не видно и не слышно. Да и жила ли она здесь? Была ли на самом деле такая хибара с потрескавшейся и вздутой штукатуркой? Они с Венци никогда-никогда уже и не вспоминали о тех двух вечерах. А может, и не было вообще никакого крика?

А морковь? Зачем он согласился опубликовать об этом в газете? «Для смеху»! — сказал тогда Гога. Теперь он, если услышит: «Кончай, морковка ты этакая!» — так и думает, что нарочно намекают.

«Ах, как здорово!» Кто знает, может, она над ним смеется!.. Нет, все же какая она умная и замечательная девчонка!

Однажды они вместе собрались сходить в кино. Но ее не пустили. Можно сказать, все ребята с их улицы пошли тогда смотреть фильм. А Румен притворился будто у него живот болит. И остался. Два часа болтался на улице. Очень хотелось, чтобы она его увидела.

— Ах, Румен, ты разве не пошел в кино?

— Нет. Раз ты не пошла…

Так хотел ей ответить. Но они тогда не увиделись. Потом ему стало стыдно. Ради кого он не пошел в кино? Неужели хотел тем самым загладить позорный случай с шарфом?

Марин отнял у нее шарфик. Она пищала, требовала свою вещь. Румен тогда стоял от них шагах в десяти. Притворился, будто не слышит. Нужно было подойти и дать ему по шее! Этот Марин из породы бизонов. И шутки у него такие — плоские, бизоньи. Отнять шарфик, схватить и бросить вверх шапку и — ха-ха-ха! Думает, смешно… Но он же тогда стоял к ним спиной. Если бы он видел… нет, если бы он догадался… нет, нет! Славный мальчишка много вечеров пытался придумать, нарисовать себе тот случай, по-иному, но ему не удавалось найти себе оправдание.

Да, бессонный час — это только твоя автобиография. На память приходят разные, никому неизвестные случаи. Ты единственный их свидетель, единственный, кто знает о них — только ты! Но этого предостаточно. Самого себя обмануть невозможно. Не сможешь ты забыть эти случаи, как старую шапку на вешалке.

Нужно было стукнуть его хорошенько! Что из того, что Марин очень сильный. Пускай даже избил бы его крепко. Все равно. Девчонкам нравятся рыцари, а не бизоны.

Когда истощатся воспоминания о днях и случаях минувших, то, если ты еще не заснул, можешь помчаться вперед и обогнать события… Придумай, нарисуй себе новую жизнь, будущую, совсем, совсем новую. Сделаешь в чем ошибку, чем-нибудь не понравится тебе эта новая жизнь, можешь вернуться назад и выдумать другую. И еще одну. И еще. Сколько душе угодно. Но придет утро и твоя тайная автобиография, невыдуманная жизнь, снова встанет на пост — каждый помысел, каждое слово, любое дело уже прожитое останется с тобой навсегда. И тут ты никак не сможешь вернуться назад, начать заново, вычеркнуть из своей жизни допущенные ошибки! Потому что человек в тринадцать лет — это уже очень большой человек. Он не ребенок и понимает почти половину всего, что есть на свете. Он не сможет заснуть, как Блажко, с именем собаки, будь она и разнемецкой овчаркой.

Интересно, что сейчас делает Венци? А можно ли вообще меняться людьми? А он сам какой сейчас — разменянный?

Который час? Дома он частенько выжидал, пока все уснут. Потом вставал, зажигал ночную лампу и читал книгу или чертил. Чертил просто так, думал: а вдруг получится такое, какое никто еще не придумывал. Что, если сейчас встать и уйти? Все равно сон не приходит. Привык к пижаме. Она яркая и мягкая.

Тетя Цецка достала из гардероба новые простыни, и они издавали приятный запах нафталина. Славный мальчишка вспомнил, как однажды мама и бабушка чистили дымоход нафталином —в трубе загорелось, загудело, и из нее вырвались снопы искр. А потом пожарники оштрафовали. Постой! А нельзя ли запустить ракету на нафталине? Полетит! Надо попробовать.

Прикрыл глаза. Старт! Забылся. Сон подошел вплотную, коснулся его ресниц. Веки отяжелели. Он вздрогнул. Потянулся рукой, чтобы зажечь ночную лампу и тут понял — не дома.

Встал и оделся. Взял в руку ботинки, сделал шаг и наткнулся на что-то, а это «что-то» свалилось и загрохотало. Он похолодел от ужаса и застыл как изваяние.

Одна нога Личко соскользнула со стула и свалилась на пол. Не просыпаясь, тот встал, подтянул стул, примостил на нем ногу и снова лег.