Славута и окрестности

А этим же вечером… вечером в городе был концерт — нет, не тот, на котором младший лейтенант свистел в свою маленькую флейту. Мощный хор из двух десятков радиоприёмников, включённых на полную громкость, разнёс мелодичные и такие задорные позывные ещё не запретной станции так далеко, что слышно их было, пожалуй, по всему городу. По-крайней мере, в кутузке, в которой ночевали горемыки, слышно было точно, да и как не услышишь, если два шалопая — племянники Меера, притащили маленькую транзисторную Спидолу прямо под их зарешеченное окошко. Меер, конечно, ничего не разобрал, но Мотл, надувшись от ответственности, с дикторскими интонациями громко прокричал ему все важные новости прямо в заложенное ватой ухо. Голодно им не было — передачи сержант Ковтун принимал с удовольствием, тем более, что и ему оттуда кое-что перепадало из отменной Песиной стряпни и нескончаемых запасов Мееровой самодельной наливки. Хуже всех было младшему лейтенанту Зильберману, на которого ополчились все, включая собственную жену — он решительно не понимал, что ему делать с арестованными дальше. В областном отделе организации, куда он позвонил с вопросом, долго не могли понять, о чём идёт речь, а разобравшись посоветовали не прыгать через голову руководства и сначала обсудить всё с Приходько.

А через день подоспел и он. Приехавший ночным поездом майор, не заходя в опустевшую квартиру, отправился прямиком на работу, поднял ранним звонком из одинокой постели своего зама — бедолага, отлучённый Ривкой от жаркого тела, спал не раздеваясь на диване — и вызвал его на службу. О чём беседовал майор с младшим лейтенантом, так и осталось тайной, но через час оба недавних узника стояли на улице и радостно щурились на рассветное и ещё нежаркое солнце. Их никто не встречал — майор даже не подумал предупредить кого-то и позвонить Вольфу или Хане, у которой и телефона-то никогда и не было. Никто и не подумал извиниться или предложить подвезти домой — их встретило и приняло раннее летнее утро, доброе, тёплое и такое обманчивое, что хотелось верить, что всё происшедшее было лишь глупой ошибкой, нелепым анекдотом. Так они и пошли, поддерживая друг друга — один, проживший долгую жизнь, всё понимающий и принимающий то, что ему досталось, как оно есть — не ропща и не жалуясь — и другой, беспечный и свободный в своей беспамятности и вечно длящемся детстве.

*Семичастный В. Е. — председатель КГБ в 1961—1967 г.

** Большой пуриц — человек с огромным самомнением. (жаргон).

Король

1

Славута — это вам не Одесса и даже не Кишинёв. Вор здесь всегда был вором и никогда героем. Не родился тут свой Бабель, чтобы воспеть романтику вымогательств, грабежей и наглой уверенности в праве распоряжаться чужой жизнью. Не прижилась в этом местечке воровская, бандитская героика и, появись там свой Беня Крик, считался бы он ганыфом* и изгоем. Там не любили государство, но и бандитов ненавидели не меньше, и обе стороны насилия были одинаково противны. Конечно, как и в любом скоплении бедноты, рождались тут свои воры и мошенники, и даже убийства, хоть и крайне редко, но случались. Вот только Королей не было. Не выросли в этих краях ни Фроим Грач, ни Мишка Япончик, и царский трон так и оставался пустым при всех властях. Но говорят же умные люди, что природа не терпит пустоты, и на свободное место всегда найдутся желающие, даже если ничего оно им не сулит, кроме бесконечных проблем и дырки в голове.

Высокий молодой мужчина в чёрной кепке, заношенном тёмно-сером в малиновую полоску костюме и новеньких штиблетах на босу ногу постучался в калитку Меерова дома в пятницу вечером, когда старик, придя из бани, уже выпил рюмку креплёной черносмородиновой наливки собственного приготовления и собирался налить вторую под мерцающий нежным золотом Песин бульон с дрейфующими в нём островками куриного креплах. В огромной, занимающей полкомнаты печи, доходил до совершенства картофельный кугл, и тёплый вечер обещал Мееру все ещё доступные в его возрасте удовольствия. В синагогу он не пошёл, как Песя ни ныла и ни уговаривала, а сославшись на усталость, пообещал помолиться дома. И, конечно, обманул.

Пришедший был худ и костляв, и если бы Меер не знал его тётку, у которой тот жил после смерти родителей и двух коротких отсидок за мелкие и бессмысленные кражи, то решил бы, что Иосиф голодает. Но бездетная Двойра была известна тем, что старалась закормить до отвала любого, попавшего в её дом, и уж морить голодом единственного, пусть и отбившегося от рук племянника, точно бы не стала. От бульона Иосиф отказался, на наливку жадно согласился и, не сняв кепки, далеко отставив в сторону мизинец, быстро опрокинул в себя рюмку, успев перед этим сказать лишнего.

— Ну, лехаим и шабат шолом, — может, Йося и хотел как лучше, но большинству людей лучше молчать, чем открывать рот. И Двойрин племянник не родился исключением.