След

Но предложение Редегина было сколь внезапно, столь и заманчиво. Коль утро не удалось, так день надо править, а то к вечеру вовсе закиснешь, как забытый гриб на тарели.

«Правда, Иван говорил, чтобы из Москвы я не отлучался… Да что он, указчик мне, что ли? А к батюшке на поклон тоже нечего торопиться, пусть сам охолонёт сначала. А там, глядишь, и Кочева приспеет. Ну, Акинфа Гаврилыч, держись, как кислым-то захлебнёшься! Пожалеешь ещё, что на Москву прибежал!..»

- Ну дак что? - не унимался Редегин.

- Гжеля, говоришь?

- Гжеля! - радостно скалился Коська.

- Ладно! Только если там лисиц нет, я тебя заставлю пламя-то из огня голыми руками таскать!

- Да коли мне головы для тебя, княжич, не жалко, али я рук для тебя пожалею? - усмехнулся Редегин.

Погнали обратно! Но уж не в Москву, а в Княж-Юрьеву слободку, что стояла особняком в лугах на другой стороне Москвы-реки.

Слободку ту поставил для первенца князь Данила, когда Юрий пятнадцатилетним отроком вернулся с учения в Антониевом монастыре. Пусть, мол, сын под приглядом да на свою ногу обживается, посмотрим, как сумеет. Юрий сумел. В три года слободка из пятка домов с княжьим теремом во главе растянулась в целую улицу. Поселились в ней ближние Юрьевы окольничьи, боярчата из малой дружины, дворня, ловчие…

Уклад жизни в слободке мало был похож на московский. Ежели на Москве хоть и в воле князя, но всяк жил за своим забором и по своему разумению, то жители Княж-Юрьевой слободы душой и телом были преданы воле княжича. Коли пир, так пир для всех, коли забава, так не уклонишься. При этом окольные Юрьевы считались людьми вольными, а отнюдь не холопами. Сбился вокруг Юрия народ крепкий - и битый, и бивший. Не из страха, а по душевному расположению вставший под руку Юрия.

Что ни человек - то былина!

Вон Никита Кочева! Явился на двор в лаптях лыковых, рубаха - труха трухой, на плечах перегорела, а ить из курских бояр! Батюшка его в межкняжеской усобице не только достоинство, но и жизнь потерял, сам Никита у зверя-татарина Ахмыла, известного своей жестокостью, в плену был. Из ленника до Ахмылова нукера дослужился. Это ведь какой путь надо совершить русскому пленнику, чтобы татарин его возвысил! Правда, от Ахмыла Никита сбежал, когда случай представился. И - на Москву, прямиком к Юрию.

- Не гляди, княжич, на одёжку худую, гляди на кожу дырявчатую! - рванул рубаху на груди, ветошка с плеч долой, а тело-то впрямь железом исколото: там русский ножом пырнул, там татарин копьём достал. Шрамы белые, рубцы жёсткие, да на таком, как на собаке, любые раны одной слюной заживляются.

Ну как такого живучего человека не приветить!

Или вон Федька Мина! Глаз зелен, губы алы, все в кулак усмехается, а вели ему Юрий любой грех на душу принять, примет и не перекрестится. Неизвестно Юрию, сколь душ на счету у Мины, но доподлинно, что не едина. Много б суздальцы дали Юрию, чтобы вздёрнуть того Мину у торговых рядов в назидание прочим разбойникам. Так ведь кому тать, а кому верный слуга.

А Андрюха Конобей! За что человеку такое прозвище звонкое? По делу и прозвище: конь взбесился под ним и понёс. Андрюха-то его с одного удара промеж ушей на скаку и уложил. Из жеребца дух вон, а Андрюха через голову кубарем, тут же на ноги встал и лыбится - мол, я нечаянно. Юрий Андрюху нарочно с ярым медведем стравливал. Так тот медведь против Конобея, что пёс цепной. Рыкает, слюна бежит белая, лапами по воздуху бьёт, а до Андрюхи достать не может. Да и как достать, когда наколол его Конобей на рогатину и так держал почти на весу, пока медведь не обмяк, как пустая телячья шкура.

Есть ещё при Юрии Пётр Рыгач, Тимоха Аминь, Ванька Гувлень, что ни прозвище, то трепет по жилам для тех, кому эти люди знакомы. А есть покуда и вовсе безвестные, однако тоже людишки приметные, яркие.

Вот уж истинно, земля слухами полнится: как по набору стекались к Юрию молодцы.

Москвичи Княж-слободку старались обходить стороной. Больно уж страховиты и лихи на вид были слобожане и горазды на разного рода шуточки. Да когда и по московским улицам летела ватага Юрьева, пустели улицы.

Князь Данила глядел на Юрьевы забавы и на его слобожан сквозь пальцы. Кончалось время дремотной, захолустной Москвы, где каждый друг другу знаком и всякую рознь легко можно миром уладить. Большая стала Москва, народ в ней со всей Руси сборный, разный, и про каждого не узнаешь, кто он на самом деле да что у него на уме? Людно и неспокойно стадо в тихой Москве, и понял Даниил Александрович, что большой городище без страха не удержать. Вот на тот страх, впрок, И нужна была князю вроде бы потешная, малая, однако спорая на расправу дружина Юрия.

В Княж-слободке поменяли коней, составили лёгкий обозец, подняли ловчих-выжлятников[41], свору отборных псов и сей же миг полетели в снежной пыли вдоль реки Москвы обратно к Брашевскому перевозу, туда, где укатан путь на Коломну и слегка намётана дорога на Гжелю.