След

Да ведь и не важно, на что обидеться, драться-то меж собой мы можем и безо всякой обиды. Хотя и обиды в русской душе всегда с избытком. Так что главное, было бы кому первому прокричать: «Бе-е-е-е-е-й!»

Юрьевы боярчата, да и прочие дружинники, оказавшись позади, изо всех сил нахлёстывали лошадей, чтобы догнать княжича. Впрочем, и Юрий, разумеется, не настолько был безрассуден, чтобы в одиночку врезаться в тыл рязанцам. Когда огромная, более чем в тысячу лошадей Юрьева дружина тронулась за своим вожаком, вытянувшись в дугу, он придержал коня, дождался, когда рядом с ним оказались окольные: Федька Мина, Андрюха Конобей, Редегин, Гуслень, Аминь - словом, его верная сотня.

Взлетели на пригорок, пошли на рысях в обход побоища. Издали все увиделось, как и предполагалось. Поле, точно огромное выжженное кострище, курилось жарким паром и кровью, снег был тёмен от павших, рязанцы давили, жалкая, выбитая узкая и неровная линия москвичей, оставшихся от Большого полка, в последнем отчаянном усилии держалась под самым взгорком.

- Выручай! - крикнул Юрий, и верное слово разнеслось от конного к конному.

- Выручай!!! - взметнулось над полем.

Ещё какое-то время понадобилось, чтобы плотной дугой охватить рязанцев, и уж наверняка на победу двинулась Юрьева рать на растерявшихся рязанских пешцев, которые спешно пытались оборотить копья. Да ведь видом летящей помощи ободрились и москвичи. Они уж не чаяли не то чтобы устоять, а и выжить, а тут, будто глас Небесный раздался: выручай!

- Выручай, братки! - откликнулись москвичи и с новой, непонятно откуда взявшейся силой кинулись в топоры.

Беспощадно, неукротимо упало кованое железо конников на головы пешцев. Лошади, визжа от боли, махом стоптали, взрезали строй рязанцев, всё-таки успевших выставить встречь двойной гребень копий.

И началась мясорубка.

Но вот здесь-то и случилось непредвиденное. По мере того как конные достаточно скоро продвинулись вперёд, за своей спиной они оставили большую часть рязанцев вовсе невредимыми, а первые из москвичей уже ворвались в самую гущу и толчею свирепой, безоглядной резни.

Среди сотен тел своих и чужих, что бились на тесном пространстве, всадники потеряли своё преимущество, более того, они стали беззащитными перед ударами, которые доставали их снизу. А сами-то они не знали, на кого и меч опустить, потому как пока наедешь на рязанца, нацелишься на него да пока меч уронишь, глядишь, на месте того рязанца уже москвич стоит, рот раззявил:

- Не бей!

Так ведь меч или паче того увесистый кистень с литым железным ядром, прикованным короткой цепью к железному же держаку, - не пёрышко, поди, и не отворотишь удар. В следующий раз и задумаешься - бить или не бить? А в бою-то как? Коли задумался, так, считай, сам на вражье копьё накололся…

Вот Юрий со своей сотней как раз и оказался в самом коловороте бьющих, бессловесно ревущих, копошащихся подлогами коней человеческих тел.

- Бей! Бей! - в горячем задоре кричал Юрий, рубил мечом на стороны. Бил ненасытно, неутомимо. Побоище-то, коли сила на твоей стороне, как болотина, - увлекает, затягивает. Чем боле крови, тем безоглядней и яростней.

Бей! Пока самого не достали! Но трудно пробраться к Юрию, он в плотном окружении своих. Рядом скалится Гуслень, Аминь прикрывает спину, выглядывает опасность, юлой в седле вертится Костя Редегин.

- Хык-к! - падает меч на чужие плечи, на головы в плоских мисюрках[51], в шлемах, в заячьих шапках, с нашитыми поверху жестяными крестами.

Мужик с чёрной бородой, срубленный со спины, успел обернуть на Юрия удивлённый взгляд:

- Пошто, княжич?!

Но, не дождавшись ответа, заскучав на этом свете, подогнувшись в коленях, ткнулся бородой в снег. «Эко, не ладно-то! Своего зарубил!» Но некогда сожалеть. Да и мужика не воротишь.

- Вперёд! Вперёд! - кричит Юрий. Пятками подбадривая коня, будто рывками проталкивая его через густоту человечьих тел, к Юрию рвётся Редегин.

- Княжич! Юрий! Не ладно! Своих топчем! - кричит он, вспучивая синие жилы. - Назад надоть! Назад!

«Куда назад?! Сдурел! - думает Юрий. - Бей!»

Сердце полно дикой, весёлой злобы. Пот из-под войлочного подшлемника застилает глаза. Да пот-то можно ещё обтереть краем багряного княжеского плаща, а вот как согнать с глаз пелену жуткой кровавой радости.

«Вот она - слава! Вот - победа!»

Впервые с Юрием случилось то, что потом навязчиво повторялось чуть ли не в каждой битве: в предсмертных стонах и хрипах, в судорогах чужой агонии мнилось ему собственное величие. Точно рассудок терял. Или в самом деле и рождён был Юрий, и жил лишь на чужую кровь?

На чужую великую смерть?..

* * *