След белой ведьмы

Из четырнадцати несчастных трех все-таки смогли опознать. Все три – девицы тихие, не гулящие: работница фабрики, недавно уволенная горничная и ученица заводской школы. Все три – приезжие, в Екатеринбурге обитали не так давно и определенного места жительства не имели. Все убиты одинаково. А еще все были голубоглазыми блондинками.

Изучив же даты нахождения всех четырнадцати тел, Кошкин вдруг поразился отменной памяти Образцова: последняя девушка, оставшаяся неопознанной, была найдена в июле 1890. Чуть более трех лет назад, как он и сказал.

В тот же июль 1890, когда в пермскую гимназию уехала, да больше не вернулась, юная Прасковья Денисова…

Была ли Денисова блондинкой? Кошкин не знал, недосуг было спросить у Ульяны Титовой.

Зато в личных вещах убитой девушки оказалась записная книжка – совсем крохотная, почти пустая. Из записей в ней была лишь нерешенная задачка по арифметике. Но между страниц Кошкин отыскал цветную бумажную иконку с изображением Параскевы Пятницы.

Однако Кошкин знал, что святую эту почитали многие юные девушки, не только носительницы имени Прасковья. И, чем гадать, решил завтра же, с утра, ехать к Ульяне Титовой – показать ей посмертное фото девушки и выяснить точно, была ли та ученицей Маши Титовой?

Хорошо бы, иконка эта и записная книжка оказались только досадным совпадением…

* * *

Планам, однако, не суждено было сбыться.

Чуть свет Образцов созвал совещание, на котором распорядился: все полицейские надзиратели должны были чем скорее тем лучше организовать в своих околотках патрули – для поиска душегуба. А это означало, что ни минуты свободного времени у Кошкина сегодня не будет…

В пользу таких патрулей Кошкин, признаться, не особо верил. Кого искать, ежели никто не знал, как злодей выглядит и где обитает! С Образцовым он, конечно, поспорил – и вновь выслушал, что он, Кошкин, уже не большой начальник из Петербурга, что место свое ему надобно знать, помалкивать да делать, что велено.

И очередной нагоняй от начальства даже не самое худшее…

За всеми заботами Кошкин напрочь забыл, что вчера сам же требовал от Алекса непременно привести в полицейский участок его невесту. Неведомо как, но обещание тот сдержал: Елизавета Львовна Кулагина в строгом суконном платье, с вуалью на лице и холодной надменностью во взгляде (которая через ту вуаль проглядывала), явилась на порог его кабинета.

– Вы одни? – изумился Кошкин. – Александр Николаевич разве не с вами?

Кошкин тотчас пожалел, что спросил: взгляд за вуалью полоснул его, словно остро заточенный кинжал:

– Вот уж поверьте, я в состоянии добраться без чьей-либо помощи! Не нужны мне ни няньки, ни провожатые! Может, вы хотя бы сесть мне предложите?!

– Да, разумеется… садитесь, Елизавета Львовна. Желаете чаю?

– Не желаю я вашего чаю!

M-lle Кулагина раздраженно пересекла кабинет и уселась на предложенный стул. Бархатный ридикюль плюхнула прямо на кошкинский стол. Откинула с лица вуаль и поправила пенсне на распухшем покрасневшем носике. Кошкин даже подумал бы, что по дороге Кулагина всплакнула – только ядовитый ее тон никак с тем не вязался:

– Учитывая, что явиться сюда меня вынудил именно Александр Николаевич, он, конечно, мог бы меня проводить… Но, вероятно, что-то или кто-то оказался для него куда важнее!

Однако…

В дверь кто-то заглянул, требуя, чтобы Кошкин занялся организацией патруля, но тот неделикатно выпихнул коллегу, а дверь запер на засов. Разговор предстоял деликатный.

– Елизавета Львовна, вы, должно быть, видели заметки в утренней газете о гастролях той актрисы в Перми? – как мог аккуратно спросил Кошкин.

А Кулагина вздрогнула, будто ее обожгли. Плотно сжала и без того тонкие губы и принялась натирать стекла пенсне с такой силой, что угрожала их раздавить.

Кошкин и сам понял: видела. Оттого и раздражена больше обычного.

Давеча, дожидаясь Алекса у Пермского театра, он разглядел пестрые афиши. Кошкин любил театр. Его почтенная матушка отдала подмосткам большую часть жизни, да и сейчас подрабатывала швеей для артисток. Любимая сестра Кошкина училась в драматическом училище у самого Немировича-Данченко и грезила оперой. Кошкин любил театр, и те афиши разглядывал с большим интересом. Далеко не сразу, но он сообразил, что яркая рыжеволосая красотка, которая, как говорилось в афише «прервала парижские гастроли, дабы дать спектакль в их удивительном городе» – может оказаться той самой Милли, о которой он столько слышал…

Кошкин не был в этом уверен, но все-таки постарался скорее Алекса оттуда увести. Не учел только, что в Екатеринбургских газетах заметки о тех гастролях появятся в самом ближайшем будущем.

И неужели несносная m-lle Кулагина действительно плакала, увидав бывшую любовницу жениха?