След Кенгуру

Возможно, Антону Германовичу стоило бы напрячься и тогда шансы вспомнить, что продул он коллекцию на картежной дуэли в секу, оказались бы выше. В тот день сопернику дважды сдали шаху – карту, что играет в секе роль джокера, а проигравшему не с руки было сомневаться в удаче и честности раздававшего. Значкам, переехавшим в новый карман, захотелось частичку привычного окружения, так вслед за ними с кона ушел подаренный отцом фотоаппарат «Зоркий». Пришлось врать родителям, что хулиганы отняли. Повезло еще, что в день картежных баталий схлестнулся с парнем из соседнего двора, лаз в заборе не поделили, и домой Антон явился с разбитым носом, так что «с чистой совестью» мог оправдываться, будто бился за «фотик» сколько хватило сил, но обидчиков было двое, и оба старше. Ту ночь Антон напролет провздыхал в подушку и зарекся еще когда-нибудь прикасаться к картам, а заодно и к домино. Нарушал потом, ясное дело, сотни раз нарушал, но и играл исключительно на интерес. Только раз поддался. И поплатился. Мог бы вспомнить все эти детали, ему бы самую малость сосредоточиться, близок был как никогда, однако именно в эту секунду Антону Германовичу, неспешно, с достоинством вышагивающему по Красной площади, преграждают дорогу.

Азиат

Азиат. Подслеповатый на вид, как они все, глаза почти совсем не видны, только ресницы. Взгляд чувствуешь, но не видишь, не удается поймать, как нужную мысль в трудной ситуации, если заранее не готов. Азиат немного заискивающе улыбается, при этом мяукает нечто свое, совершенно невнятное. Странно, если сам себя понимает.

«Неужели в самом деле рассчитывает, что в Москве вот так запросто, в первом, или – неважно – десятом, двадцатом встречном обнаружится знаток его редкого, диковинного на слух языка? – удивляется про себя Антон Германович и тут же досадует, сказывается настроение: – Здесь за грамотной русской речью побегать придется, ноги до коленей сотрешь! Да и какая она теперь считается грамотной? «Типа» грамотной?»

При всем охоте и старании уловить, в чем нуждается гость столицы, Антон Германович вынужденно пасует. В конце концов никто туристу не обещал, что будет легко. Или именно это ему и обещали? Тогда он, можно сказать, свой парень в доску, только язык пока не дается, но таких – половина Москвы, а то и больше уже.

Интуиция подсказывает Антону Германовичу, что, скорее всего, у него выспрашивают дорогу. Стоит заметить, что с таким же успехом азиата могут интересовать:

– Московское время;

– Прогноз погоды на день вылета черт знает куда;

– Виды на урожай и цены на изделия из него;

– Причины отсутствия на прилавках хороших грузинских вин;

– Наличие в стране иных достойных доверия и власти граждан, кроме уроженцев и выходцев из Северной Пальмиры, наградившей нас вечным триппером революций;

–. И какого хрена Газпром, Следственный Комитет и министр спорта рекламируют себя по центральному телевидению?

Если бы Антон Германович допустил такую возможность, то ответил бы взвешенно, лаконично, без запинки, по пунктам, как учили, как теперь учит сам: «Поздно уже. Дождь. Как всегда. Мудаки. Пока нет. Да и х. с ними». Вместо этого он вежливо улыбается, безотчетно щурится, почти так же как сам азиат – расположенность к мимикрии уже не изжить… Странно, обычно его раздражает, если вклиниваются в размышления, прерывают ход мысли, пусть и думает о ерунде, неважно, да и к азиатам он как-то не очень. Чувствует, наверное, ответственность москвича, хоть и номинальный, как я за него однажды уже решил.

Антон Германович пожимает плечами:

– Не понимаю.

Для таких жестов толмач не нужен.

«Кенгуру», – тут же мысленно, неизвестно зачем, без каких-либо внешних причин вроде бы переводит он сам себя, будто кто подтолкнул, на неведомый и сомнительный, что до письменности, язык.

По-моему, слово «кенгуру» выдумал капитан Джеймс Кук на пару с безымянным аборигеном через несколько дней после того, как в конце апреля 1770 года неповоротливый и тяжелый корабль «Индевор» впервые бросил якорь у берегов Австралии. Есть история, будто Кук, тыча в кенгуру пальцем и допытываясь у аборигена – «Как называется?», услышал в ответ «Кенгуру!» и принял слово за название неизвестного доселе зверя. На самом же деле абориген якобы талдычил ему «Не понимаю я.» Очень симпатично. Для Антона Германовича кенгуру всю жизнь – синоним непонимания, с тех пор, как однажды, давным-давно, он услышал эту историю. Ни одну другую версию на веру не принимает. Боюсь, что и книжки в этом деле окажутся бесполезными, даже если очень умными будут книжки. Те, в которых яйцеголовые лингвисты утверждают, что «кенгуру», ну или почти так, – в самом деле, название животного на кууку-йимитирском языке австралийских аборигенов, услышанном все тем же Куком. Сухо, неаппетитно, скучно, одним словом. Так что я целиком и полностью на стороне Кирсанова, даже если это приверженность историческим анекдотам. Пусть.