След крови. Шесть историй о Бошелене и Корбале Броше

Красавчик Гум выглядел выше, чем казался, если можно так выразиться, — и, судя по одобрительным кивкам присутствующим, похоже, выразиться так было можно. Манера носить плащ и походка придавали ему солидности, а черты лица этого человека нельзя было назвать ни чрезмерно преувеличенными, ни слишком уж утонченными. Собранные воедино, они смотрелись вполне приятно, но если бы кто-то разъял эти черты и разложил среди подобных им на лотке рыночного торговца, никто бы не протянул к ним руки` и уж тем более не купил бы — разве что в качестве некоего ничем не примечательного курьеза.

Талантами Красавчик Гум был наделен в изобилии; пусть они и не переливались через край, зато ему вполне хватало умения вовремя подмигнуть, хватало и проницательности, позволявшей ему совершенствоваться, и самоуверенной позы, и походки — надо было видеть, как он вышагивал по улицам (а за ним, как обычно, следовала его хихикающая Свита). Что-то из этого, а возможно, и все вместе сослужило Гуму столь хорошую службу, что сам он прославился не меньше, чем его песни и поэмы. Слава кормит сама себя, а прозорливость позволяет насладиться моментом, который еще не наступил.

Для подобной личности не будет чрезмерным ни одно преувеличение, а остатки скромности давно уже скрылись под толстым слоем самолюбования, создающим иллюзию невероятной глубины. И к собственным моим неудачам на ниве поэзии данное замечание не имеет ни малейшего отношения. Я никогда не считал слово достойным оружием, имея в распоряжении множество других, куда более действенных средств.

Признаюсь, глядя на себя, сидящего у костра на двадцать третью ночь пути, я вижу молодого (пусть относительно) поэта скромной внешности, с почти лысой макушкой, не способной сравниться с тем ангельским образом, каковой являют собой ниспадающие до плеч каштановые кудри Красавчика Гума. И ведь ему даже не приходится прилагать никаких усилий, поскольку одаренные вспоминают о своем даре лишь для того, чтобы им восхититься, или, что куда сладостнее, восхититься тем, как восхищаются другие, — не важно, голосом ли, словами или волосами.

Нет, похоже, я слишком углубился в себя, что частенько бывало в давние времена со мной, никому не известным искателем приключений, скромным рассказчиком историй, который теперь пытается связать воедино те события в Великой Суши, случившиеся много лет назад, и день сегодняшний.

Жизнь висит на волоске — в любой момент, в любое мгновение, ибо сама она непрочна и уязвима, но иногда над головой сияет ясное небо и светит яркое солнце, а порой небеса затянуты тьмой, в которой на холодном ветру тускло мерцают звезды. Все это кажется нам вращением небесного колеса, но на самом деле это лишь ошибка нашего воображения, ибо это мы сами вращаемся, подобно цепляющемуся за крутящийся обруч жуку, и именно мы отмечаем собой течение времени.

Я вижу себя в те дни, намного моложе, чем когда-либо был. Это одновременно и мой рассказ, и его, того молодого поэта, тоже. Как, спросите вы, такое возможно?

Но что есть душа, как не отображение каждого из вращающихся колес?

Продолжим же после столь пространных и глубокомысленных размышлений наше повествование. На двадцать третий день мрачная разношерстная компания путников наткнулась на одиноко бредущего незнакомца. Умирающий от голода и жажды, Апто Канавалиан, похоже, доживал последние мгновения и с тем же успехом мог встретить внезапную смерть от рук негемотанаев и паломников, если бы не одна существенная подробность. Потрескавшимися губами, возможно давно не знавшими ничего, кроме вина и сырой рыбы, Апто сообщил, что он вовсе не паломник, но скорее арбитр, хотя бы в душе, если не по профессии (несмотря на все его устремления). Апто Канавалиан принадлежал к элите элит среди интеллектуалов, привилегированной сфере тех, кто имел право выносить свое суждение, формируя образцы для подражания и предсказывая грядущую популярность. Короче говоря, он был одним из судей, избранных для определения Величайшего Творца Столетия.

Его мул пал от какой-то жуткой заразы. Слуга его по трагической случайности удавился, ища самоудовлетворения однажды ночью, и теперь лежал похороненный в болоте далеко к северу от Великой Суши. Апто отправился в это путешествие за свой счет, по приглашению неких загадочных организаторов Фестиваля в Фарроге — приглашению, которое, увы, не предусматривало покрытия расходов, и из запасов у Апто не осталось ничего, кроме одной пыльной бутылки прокисшего вина (и, как вскоре выяснилось, мучившая его страшная жажда была скорее следствием предыдущих девяти бутылок спиртного, чем недостатка воды).

Если творцы обладали истинной отвагой (что сомнительно), доказательством этому могла послужить та достойная восхищения ярость, с которой они ринулись спасать жизнь Апто, как только его обнаружили. Увы, зачастую с отвагой путают отчаяние и своекорыстие, ибо внешние их проявления одинаково грубы и воистину ужасающи.

Даже почтенный Тульгорд Виз отступил, увидев их искаженные звериной яростью лица. В любом случае исход голосования был предрешен.