След крови. Шесть историй о Бошелене и Корбале Броше

Лицо Борза Нервена в оранжевом свете пламени бестелесно парило; ниже его окутывал угольно-черный плащ с серебряными застежками, что было только к лучшему. Голова, изрекшая те слова, что произнесены выше, могла с тем же успехом торчать на палке, и удивительно, что этого еще не случилось.

— А что касается Арпана — только представьте всю дерзость его «Обвинений обвиняемого». Сплошной вздор! Виновный? Воистину. Виновный в полном отсутствии таланта. Крайне важно — и я знаю это лучше кого-либо — учитывать врожденную тупость простонародья и его готовность прощать все, кроме гениальности. Арпан был милостиво избавлен от подобной опасности, именно потому его все и любили.

— Поверните кто-нибудь ногу, — проворчал Блоха Певун.

Борз был ближе всех к вертелу, но, естественно, даже не пошевелился. Громко вздохнув, Муст Амбертрошин наклонился и взялся за обмотанную тряпкой рукоять. Потрескивающая шкварчащая ляжка была тяжела и к тому же неудачно насажена, но после нескольких попыток он все же сумел ее повернуть. Снова сев, он виновато огляделся вокруг, но никто ему не ответил взглядом.

Темнота, неуверенный отблеск костра и дым стали для всех в эту ночь милосердным даром, но желудки наши продолжали мрачно и угрюмо урчать, хотя на голод никто не жаловался. Жаренное на вертеле мясо предназначалось для завтрашнего изнуряющего путешествия через подозрительно опустевшую Великую Сушь, для двадцать четвертого дня из тех, когда путники ощущали себя покинутыми всем миром, последними оставшимися в живых, мучимые от страха, что Равнодушный Бог уже не столь равнодушен. Не оказались ли мы единственными забытыми уцелевшими после постигшей мир праведной кары? Что ж, не исключено, хотя вряд ли, подумал я, глядя на ногу над огнем.

— Ну вот, с Ордигом и Арпаном покончили, — сказал Тульгорд Виз. — Вопрос в том, кем мы будем питаться завтра?

Поскольку пиршество критиков являлось именно тем, чем являлось, творцу, которому оно было посвящено, предначертывалось дать им не только удовлетворение эстетическое, но и насыщение физическое. Точнее говоря, творец должен был умереть. И все знали, что он умрет. Иначе и быть не может. Руки и ноги лежат неподвижно, не пробуя сопротивляться. Рот расслаблен, не пытаясь увещевать (или, что еще хуже, блистать порочным остроумием). Тело шевелится лишь от пинка ногой, затем вновь безвольно опадая на землю. Любые тычки и щипки не вызывают реакции. После всех этих проверок субъект считается наконец готовым к свежеванию, потрошению и разделыванию. Дозволяются внезапные приступы обожания, вполне приемлемы и достойны похвалы уважительные высказывания. И затем наступает момент признания, например: «Я признаю, что этот творец мертв и тем самым заслужил право именоваться гением, а любая слава, которой он достиг при жизни, теперь возрастает вдесятеро и более». Словом, пиршество критиков во всей своей красе.

Первым на эту тему (на какую? Да на ту самую!) заговорил рыцарь Здравия Арпо Снисход. Предшествовавшее тому обсуждение лошадей и мулов оказалось бесплодным, не принеся удовлетворения никому. Все припасы сложили вместе, и оказалось, что их слишком мало. У всех сводило живот.

— В этом мире слишком много людей искусства, с чем вряд ли кто-либо станет спорить. — Арпо Снисход положил ладонь на рукоять одного из своих мечей, добавляя весомости произнесенным словам (ибо толпа творцов вдруг начала проявлять признаки внезапной тревоги). То мгновение, когда еще можно было возразить, миновало безвозвратно. — Поскольку мы — негемотанаи, чья цель более чем справедлива и чьи помыслы в равной мере суровы и чисты, приходится честно признать, что без наших отважных и преданных лошадей нам просто не обойтись. Точно так же совершенно ясно, что экипаж данток не сможет двигаться дальше без мулов, и потому нам ничего не остается, как повернуться лицом к суровой действительности.

— Хотите сказать, нам придется кого-то съесть? — задал я вопрос — не потому, что был настолько уж туп, но желая побыстрее перейти к сути (наверняка вы по ходу повествования уже заметили за мной подобную склонность). Моим девизом всегда было «Говори прямо».

В ответ на мои слова Арпо Снисход лишь нахмурился разочарованно. Кто из творцов задает подобные вопросы? Кому из них недостает интеллектуальной утонченности, чтобы погладить по шерстке котенка эвфемизма? Если не принять условия игры, не будет никакого удовольствия. А в чем в данном случае состоит удовольствие? Естественно, в самооправдании убийства — разве может быть что-то приятнее?

Первым подыграл Крошка Певун, едва заметно ухмыльнувшись и глядя поросячьими глазками на несчастных творцов, которые уныло сбились в кучу, будто овцы в загоне в ожидании мясника.

— Но с кого мы начнем, Снисход? От жирных перейдем к тощим? От несносных к бесполезным? От уродов к красавцам? Нужна какая-то система отбора. Блоха?

— Угу, — согласился Блоха.

— Мошка?

— Угу, — согласился Мошка.

— Услада?

— Хочу того, с бритой головой.

— Съесть первым?

— Что?

Крошка яростно уставился на меня:

— Я тебя предупреждал, Блик.