След лисицы на камнях

Сергей помедлил, вспоминая имя Кулешовой.

– Капитолина она, – с видимым равнодушием сказал Григорий. – Игнатьевна. – И дождавшись, пока Бабкин занесет Капитолину в свой блокнот, против своей воли добавил: – Буркин, Семен Степанович…

С Возняком происходило что-то странное. Поначалу он не собирался ничего рассказывать, но едва здоровяк начал старательно записывать за ним, словно школьник за учителем, Григорий вновь ощутил себя хозяином положения. Удовлетворение, в котором он не признался бы самому себе, пересилило неприязнь. «Не от меня узнают, так от любого другого», – сказал себе Возняк.

– Гусева. Бурмистров – поддатый притащился. Калабаева только верещала, проку от нее не было.

Он диктовал размеренно, без пауз, очевидно, держа перед глазами всех, кто помогал бороться с огнем. Из его слов складывалась типичная картина подобного рода происшествий: сперва прибежали самые активные и те, кто жил рядом; они, перепуганные близостью страшной угрозы, принялись тушить и кричать, созывая остальных. Кто-то ударил в проржавевший лист железа, висевший возле центрального колодца, от чего этот самый лист, носивший почетное имя «набат», рассыпался на куски. Тогда на огонь стали медленно, как бабочки-инвалиды, слетаться пьяные, нездоровые или совсем уж старики, кому и триста метров пройти было в тягость. Таким образом, процессия участвующих в тушении растянулась во времени на целый час.

– Кто пришел последним? – спросил Илюшин.

Возняк принялся загибать пальцы. Ну, Бурмистров, алкаш. Худяковский бомж, которого надо гнать в три шеи из деревни, поскольку проворонил огонь. Кто еще? Сама Худякова явилась поздно, но участвовала в деле наравне с мужиками.

– А Маркелова? – спросил Сергей, оторвавшись от записей.

Возняк надолго задумался.

– Не было Таньки, – признал он. – Вроде потом мелькала где-то, когда все закончилось. Но тушили без нее. И Яковлева не пришла.

«А окна Маркеловой выходят на площадку, где собирались устанавливать пионера с горном», – подумал Илюшин.

– А что Красильщиков?

– Он рано явился. За ним наши мужики сбегали, помогли огнетушители дотащить. У него их штук восемь, а то и больше. Трясется за свой драгоценный терем. – Последнюю фразу Григорий произнес с нескрываемым презрением.

– У вас с Ниной Ивановной случилась когда-то ссора? – спросил Илюшин, словно продолжая давно начатый разговор.

Возняк не ожидал такого резкого перехода.

– С чего ты взял?

– Люди говорят.

– Какие люди? – Тяжелый взгляд остановился на Макаре.

– Я тут слишком мало времени провел, Григорий Матвеевич, по именам никого пока не помню.

Взгляд Илюшина был чистосердечен и невинен.

– Я с ней не ссорился, – отрезал Григорий. – А не любит она меня, потому что стыдно ей. Много горя мне через нее пришло.

– Что у вас с ней случилось?

– Не твое дело.

– А Вера Бакшаева? – с прежним простодушием спросил Макар. – Она успела прийти на пожар?

Возняк сунул самокрутку в карман, неторопливо поднялся, распахнул дверь и застыл возле нее, молчаливо выпроваживая гостей.

– Вы хоть кивните нам, Григорий Матвеевич: да, нет? – сказал Илюшин, остановившись напротив него. – Была жива Вера Бакшаева, когда вы раскопали могилу, или ее сестра сочиняет?

Возняк уперся в него взглядом, от которого по загривку Бабкина пробежала ледяная волна. Чем-то неизъяснимо жутким повеяло от охотника. Воздействие его страшной застывшей фигуры было тем сильнее, что каких-то четверть часа назад он с детским тщеславием упивался своей осведомленностью и наслаждался их подобострастным вниманием.

В эту минуту у Бабкина не осталось сомнений в том, кто выкинул их из деревни. Он понял, что это было второе предупреждение и что никакая сила не остановит охотника, если он решит свернуть им шеи и похоронить ночью в лесу. Дерзость Веры Бакшаевой, провоцировавшей Возняка, представлялась теперь совершенно невообразимой.

«Уходим», – дернул он Макара.

Илюшин не только не двинулся с места, но даже не отвел взгляда. Серые глаза встретились с темно-карими. Макар молча ждал ответа, приветливо улыбаясь, пока хозяин дома застыл в противоестественной неподвижности, словно выключенный на половине шага робот.

Наконец Илюшин пожал плечами, вздохнул и вышел из комнаты.

За каждую секунду этого немого противостояния Бабкин постарел на год.

Однако на этом дело не кончилось. Когда они спустились с крыльца, Илюшин толкнул Сергея в бок, и, проследив за его взглядом, тот увидел под навесом темно-зеленый «Дастер» с прицепом. Пес лежал в конуре, положив голову на вытянутые передние лапы, и, кажется, дремал.

– Протектор, – тихо сказал Илюшин. – Ты иди пока на улицу, а я быстро щелкну и догоню.

Бабкин недоверчиво посмотрел на напарника:

– Сдурел?

– Я легко нахожу общий язык с собаками, – заверил Макар.

– С той-терьерами. А эта корова тебя перекусит пополам и не чихнет. Стой тут. Если что – не ори и не дергайся.

– Ну да, обычно-то я в критических ситуациях именно так и поступаю: ору и дергаюсь, – начал было Макар, но Бабкин уже приближался к машине Возняка, на ходу доставая телефон.