След памяти

Беатриса уселась на диван спиной к нему, и Керанс вдруг отчетливо осознал, что нынешнее единство их маленькой группы продержится недолго. Беатриса была права: военные манеры ему не шли, он был слишком пассивной и погруженной в себя личностью. Более важно, однако, что они вступали в новую жизнь, где прежние привязанности и обязательства не имели никакого смысла. Узы между ними с каждым днем будут слабеть, и первое свидетельство этого — решение жить порознь. Хотя Керанс нуждался в Беатрисе, тем не менее ее характер помешал бы ему ощущать свою полную свободу. Каждый отныне побрел по джунглям времени своим путем. Хотя они и будут видеться время от времени в лагунах или на испытательной станции, настоящие встречи возможны теперь лишь во сне.

7. Карнавал аллигаторов

Разорванная страшным шумом, разлетелась тишина раннего утра, и за окнами отеля послышался тяжелый рев двигателя. С усилием Керанс извлек свое вялое тело из постели, спотыкаясь о груду книг, разбросанных по полу. Он успел отбросить проволочную дверь балкона и увидел большой белый гидроплан, прежде чем тот сел, с большой скоростью заскользив посредине лагуны. Две его плоскости, рассекая воду, оставляли длинные полосы пены. Когда тяжелая волна ударила в стену отеля, сбрасывая колонии водяных пауков и обеспокоив летучих мышей, гнездящихся в гниющих обломках, Керанс заметил в кабине гидроплана высокого широкоплечего человека, одетого в белый шлем и короткую куртку. Пилот наклонился над приборным щитом.

Он вел гидроплан с небрежным щегольством, включив две мощные турбины в тот момент, когда машина, казалось, ударит в берег — летательный аппарат отвернул в сторону в брызгах, пене и радуге. Человек продолжал вести его с небрежным видом, он напоминал возницу, управляющего движением горячей тройки.

Прячась за зарослями тростника, которые покрывали весь балкон, — многочисленные попытки уничтожить эти заросли ни к чему не привели, — Керанс, незамеченный, наблюдал за пришельцем. Когда самолет делал очередной поворот, Керанс увидел тонкий профиль, яркие глаза и белые губы этого человека, торжествовавшего победу.

На миг на его поясе блеснули серебряные круги патронташа, и когда он достиг дальнего конца лагуны, послышалась серия выстрелов. Сигнальные ракеты, как маленькие парашюты, выстроились в ряд в воздухе.

Взревев турбинами, гидроплан вновь свернул и скрылся в проходе, ведущем в следующую лагуну, срезая по пути зеленую листву. Керанс ухватился за балконные перила и смотрел, как постепенно успокаивается взволнованная вода, хотя деревья на берегу все еще продолжали гнуться и трепетать под ударами воздушной струи. Тонкая полоса красной дымки потянулась на север, постепенно исчезая по мере того, как затихал шум моторов гидроплана. Внезапный шум, появление незнакомца в белом костюме привели Керанса в замешательство, грубо выведя его из обычного состояния усталости и апатии.

В течение шести недель, что прошли после ухода Риггса, он жил один в своих комнатах под крышей отеля, все более и более погружаясь в безмолвную жизнь джунглей. Продолжающееся повышение температуры — термометр на балконе в поддень показывал сто тридцать градусов — и уменьшение влажности делали невозможным покинуть отель после десяти утра: от лагуны веяло жаром до четырех часов вечера, а к этому времени он обычно так уставал, что с трудом добирался до постели.

Весь день он сидел за окнами отеля, слушая из своей полутьмы, как потрескивает расширяющаяся от жары проволочная сетка. Большинство окружающих зданий лагуны уже исчезло, скрывшись в разрастающейся растительности; огромные клубки мха и заросли тростника закрыли белые прямоугольники фасадов, затенив гнезда игуан в окнах.

За лагунами бесконечные скопления ила начали превращаться в темную полосу берега, чернея, как огромная груда породы у заброшенной шахты. Свет бил по мозгу Керанса, увлекая его в глубины подсознания, где реальность времени и пространства переставала существовать. Руководимый своими снами, он проникал все дальше и дальше в прошлое; каждый раз лагуна представала во сне в ином изображении, и каждый ландшафт, как говорил доктор Бодкин, представлял другую геологическую эпоху. Иногда круг воды был стоячим и очень темным, а берег иногда становился глинистым и блестел, как спина гигантского ящера. Но потом берега вновь начинали маняще блестеть, небо казалось нежно голубым и прозрачным, а пустота длинных песчаных мелей абсолютной и полной, наполняя его утонченной и мягкой болью.

Он стремился к этим спускам в далекое прошлое, так как мир вокруг него становился все более чуждым и невыносимым.