След Сатаны

Не в обиду этим людям будет сказано, но нередко мы видим на улицах и даже среди своих знакомых наших современников, обладающих, как бы помягче выразиться, примечательными чертами лица. Встречаются, и довольно часто, выпяченные челюсти, выпуклые надбровные дуги, сильная волосатость, но заметив в толпе людей с подобными чертами лица мы ведь не кричим: «Смотрите, неандерталец, неандерталец!» Мы не кричим эти глупости, потому что знаем, что лица у людей очень разные и черепа имеют порой удивительные выпуклости. Почему мы тогда не можем допустить, что и среди древних людей попадались люди, несколько отличающиеся от своих современников чертами лица и строением черепа? Генетические мутации — вещь в биологическом мире обычная и она часто преподносит шокирующие сюрпризы. Малейший поворот хромосомы способен превратить ребенка в пародию на человека, в какое-то кошмарное создание. Поэтому, череп из Кармела может вызвать интерес, но никак не служит доказательством того, что на каком-то этапе времени произошло превращение неандертальцев в современных людей. Что касается челюсти, то о ней в данном аспекте вообще неудобно и говорить.

Но это возражения общего порядка. Подойдем к проблеме израильских находок с сугубо научной точки зрения.

Читатель, уже знакомый с «культом мертвой головы», присущим жителям первобытных пещер, обратил, вероятно, внимание на ассортимент израильских находок. Чтобы правильно оценить их смысл, необходимы некоторые дополнительные сведения о культовых манипуляциях с черепами, неотделимых от обряда людоедства.

Ныне в распоряжении ученых находятся костные остатки около 2 тысяч древнейших людей (кроманьонцев и более архаичных гоминидов).^{469} Почти все они состоят из черепов (или их фрагментов) и костей конечностей, носящих, за единичными случайными исключениями, следы людоедства.^{470} Ю. А. Смирнов, впервые обобщивший все данные из этой области, пишет: «в палеолите существовали две разнохарактерные „традиции“ извлечения головного мозга. Первая — „бессистемная“ — указывает на отсутствие определенности в выборе вскрываемой части черепа, в результате чего происходило значительное его разрушение. Вторая — „систематическая“ — демонстрирует строго определенный выбор — район затылочного отверстия, а в результате — практически целый череп. На этом основании можно предложить гипотезу о появлении в мустьерское время „ритуального каннибализма“, в итоге которого череп не превращался в пищевой отброс, а захоранивался или оставался на поселении, играя определенную (неутилитарную) роль в социальных отношениях и (или) идеологических представлениях».^{471}

Кости, выброшенные вместе с отходами или зарытые в землю, через определенный промежуток времени (в зависимости от влажности и химического состава почвы) гниют и рассыпаются в прах — за исключением зубов, которые, благодаря твердости структуры, сохраняются дольше всего. То есть, если сгнили, к примеру, ребра или тазовые кости, вместе с ними должны были бы сгнить и черепа с конечностными костями. Ю.А Смирнов в процитированном нами заключении констатирует, что раз черепа и кости конечностей не сгнили с другими частями скелета, значит их намеренно отчленили и сохраняли на стоянках в качестве трофеев или религиозных символов. Тогда появляется вполне резонный вопрос — а можно ли датировать эти культовые черепа синхронно с теми археологическими объектами и культурными слоями, в которых их обнаружили? Можно пояснить эту проблему следующим примером. Нумизмат хранит у себя дома коллекцию монет, самые древние из которых относятся к эпохе лидийского царя Креза, а самые «свежие» — к эпохе, скажем, 30-х годов нашего столетия. Прав ли будет сосед этого нумизмата, который, осмотрев все эти разновременные монеты, скажет, что коллекцию можно датировать или эпохой Креза, или эпохой 30-х годов? Конечно, нет. Каждая монета в коллекции принадлежит своей определенной эпохе и между этими эпохами — тысячи лет, несмотря на то, что монеты собраны в одном месте. Равным образом разумный ученый не может датировать тот или иной череп-трофей, сохранявшийся в племени на протяжении жизней многих поколений, той эпохой, в которой застал его заступ археолога.

Ю. А. Смирнов иллюстрирует эту мысль следующим замечанием: «мы, извлекая из слоя какую-нибудь изолированную кость…, никогда не сможем сказать, по каким причинам она тут оказалась, была ли она тут единственной изначально, или только она и сохранилась от всего когда-то целиком попавшего в слой скелета, а если это и так, то почему сохранилась именно данная кость, а все остальные исчезли?»^{472}