След сломанного крыла

— Это то, что я люблю в тебе. Ты удивительная.

Я каменею, хотя он этого не замечает. «Я не удивительная, — кричит голос внутри меня. — Посмотри внимательно — я вся покрыта шрамами». Все же мне стыдно жаловаться. Моя сестра томилась без любви, в то время как я получала любовь безо всяких условий. Я была особенной, всеми любимой.

— Ты такая красивая, — шепчет Эрик. Он расстегивает мое платье. Стянув его с плеч, обнажает меня до пояса. Его пальцы проворно расстегивают крючки бюстгальтера, и он кладет руки мне на грудь, нежно щиплет сосок. «Сегодня могла бы быть особая ночь». Ночь для того, чтобы зачать ребенка. Вот те слова, которые он не произносит. Не может произнести именно потому, что очень сильно хочет этого.

— Подожди минуточку, — говорю я. Он смущенно смотрит на меня, пока я освобождаюсь от его объятий и иду в ванную комнату. Я снова натягиваю на себя платье. Тщеславное зеркало отражает женщину, преследуемую призраками, женщину, которая не умеет видеть правду. Я не обращаю на нее внимания. Моя рука лежит на животе, а я пристально смотрю на единственную правду, которая мне известна. Я делаю глубокий вдох и выдох. Мой выбор сделан давно.

Соня

Дом моего детства держит меня, словно стальной капкан. Я вхожу в него и чувствую, как стены смыкаются вокруг, приветствуя меня, как паук приветствует муху в своей паутине. Мама суетится, зажигая свет, ее сумочка уже лежит на краешке стола из вишневого дерева у входной двери. Когда-то стол украшал хрустальный кувшин, который мамины братья купили для нее в Швейцарии, — бережно хранимый подарок на день рождения. Он разбился много лет назад. Когда мы с мамой, стоя на коленках, собирали осколки, она все бормотала, что думала, будто он небьющийся.

Я закрываю входную дверь и запираю ее. Я всегда запираю двери. Двери в машине, двери в спальне, даже в собственной ванной, хотя живу одна. Еще несколько шагов — и я в прихожей. Дом точно такой, каким я его помню. Несколько украшений разбросаны по абсолютно белому фону стен. Мои родители купили этот дом, когда я была еще ребенком. Настало время устраивать брак Марин, а маленький дом с двумя спальнями, в котором мы жили в то время, был недостаточно хорош для того, чтобы найти достойного претендента на ее руку. Новый дом показывал всем, что мы добились успеха и заслуживаем для Марин жениха из хорошей семьи. Похоже, это сработало, поскольку вскоре после переезда Марин обручилась с Раджем, с человеком, которого видела всего лишь раз.

— Твоя спальня все та же, — говорит мама, выходя из кухни. Она подает мне чашку чая, налитого из горшка, который всегда кипит на медленном огне. — Я оставила ее на случай, если ты…

Она, спохватившись, умолкает и жестом приглашает меня пройти вслед за ней на кухню, где открывает холодильник:

— Есть сок, молоко, фрукты.

Указывая на дверь в конце коридора, мама говорит:

— Ванная там. Для душа полно шампуней, геля, все необходимое.

Затем указывает на другую дверь:

— Простыни, полотенца вон там.

— Мама, — я ставлю чашку на мраморный островок, стоящий посередине безукоризненно чистой комнаты. Воздух наполняется воспоминаниями о нас. Мы завтракаем, болтая ногами. Триша и я сражаемся из-за воскресных комиксов, а мама пытается нас утихомирить. В воскресное утро папа любит поспать подольше, и мы знаем, что лучше его не будить. — Я знаю, где что лежит. Я же жила здесь.

Мама складывает руки перед собой. Она закрывает глаза и кивает:

— Конечно.

Она стала меньше ростом, чем мне помнилось. Ее волосы черны как смоль благодаря смеси хны и другого натурального красителя. Лицо, прежде измученное и усталое, кажется более живым, посвежевшим. Она выглядит беспричинно помолодевшей.

— Я просто подумала — ведь это было так давно.

В воздухе повисает вопрос. Это то, чего я опасалась больше всего, когда складывала сумки в Нью-Йорке. Я могу напомнить матери фразу, сказанную мне в день окончания университета. Правду, о которой я всегда подозревала, но в которую не хотела верить. Но это означало бы разбудить спящую собаку, возродить прошлое, которое нам давно пора похоронить. Что же сказать? Извиниться за то, что я предпочла идти по жизни одна, а не вместе с ними? Про себя я снова и снова повторяю слова, которые могли бы объяснить ей, что для меня это был единственный способ выжить. Жить с воспоминаниями, но все же продвигаться вперед. Однако объяснения кажутся пустыми даже для моих собственных ушей, потому что мой побег из дома только утяжелил мамину ношу.

Решив, что безопаснее всего вообще не говорить об этом, я меняю тему разговора:

— Как ты живешь в доме без него?

— Здесь тихо, — говорит она. — Я никогда раньше не знала такой тишины.

Она теребит полу своей кофты. На ее руках морщины, которые появились после того, как я видела ее в последний раз.