След сломанного крыла

Я смотрю на маленькие золотые часики с россыпью бриллиантов, украшающие мое запястье, — подарок Эрика на пятилетие нашей свадьбы. Недавно его повысили до должности коммерческого директора, и то, что раньше казалось нам роскошью, внезапно стало необходимо.

— Ее самолет уже должен был прилететь. Давайте подождем еще пятнадцать минут.

— Если она решила приехать. Мы не знаем наверняка, была ли она в самолете.

Таков уж характер Марин: она резка и называет вещи своими именами. Мама поворачивается к нам, не сразу успевая стереть боль, отразившуюся на ее лице.

— Я уверена, она скоро будет здесь, — маминому голосу недостает обычной силы. Широкая улыбка, так украшавшая ее прежде, сменилась другой, вымученной. Мама кутается в шерстяной кардиган, хотя светит солнце и дует теплый бриз. Она перестала носить сари после моего замужества. Сказала, что незачем поддерживать традиции прошлых времен. Если у папы и возникли вопросы по этому поводу, при мне он их не задавал. — Она звонила прямо перед посадкой в самолет.

Марин не идет на уступки:

— Это не означает, что она в него села.

Я ловлю мамин взгляд, стараясь безмолвно поддержать ее, не вступая в пререкания с сестрой. Мы давным-давно выучили все па этого танца, в котором на цыпочках обходим Марин с ее бескомпромиссными высказываниями. Это молчаливое соглашение мы заключили, когда моя старшая сестра вернулась в город. Мы никогда не позволим Марин разрушить хрупкую семью, которая у нас осталась. Потеряв из-за нашего общего прошлого Соню, моя мать не хочет потерять еще одну дочь.

— Ну, в крайнем случае у нас будет прекрасный, хотя и запоздалый праздничный обед в честь дня рождения Марин. Элоиза снова превзошла саму себя.

Я вручаю Эрику бутылку вина:

— Милый, почему бы тебе не налить нам понемножку?

С легкостью, порожденной практикой, он вытаскивает пробку из бутылки и разливает темно-алую жидкость. Наблюдая, как наполняются хрустальные бокалы, я вспоминаю наши с Соней детские игры. Изображала ли я владелицу ресторана, хозяйку гостиницы или просто знатную даму, я всегда знала, что в бокалы, которыми мы чокаемся, налит виноградный сок.

— За нас, — говорила я.

Соня никогда не возражала мне и всегда была рядом, под боком. И поэтому я полагала, что она вечно будет находиться здесь, в ожидании какой-нибудь игры, которую я затею. Когда мы повзрослели, она стала моим двойником — второй половинкой, которая делала целой меня саму. Ее тьма — к моему свету, ее печаль — к моей радости.

Я видела, как низко клонится голова матери, как мучительно она ждет Соню, как тяжело у нее на сердце. Когда Соня уехала, в нашей жизни поселилась пустота. Мама редко упоминала о ней, почти поверив, что если мы не будем произносить ее имени, то получится, словно она на самом деле и не уезжала. Я пыталась заглушить одиночество замужеством — жизнью с Эриком, обустройством дома, общением с мамой и папой, — но ничто не могло заполнить пустоту, оставшуюся после нее.

Я поняла кое-что очень важное в день, когда уехала Соня: ты не можешь удержать того, кто внутренне уже расстался с тобой. Вне зависимости от того, что мне было нужно в тот момент, Соня поставила на первое место себя, я же оказалась на последнем. Какое-то время я сильно переживала, но затем боль унялась, и я позабыла, что мне ее не хватает. Только сейчас, при мысли о ее возвращении, я снова остро ощутила пустоту в своей жизни. Но я не должна показывать свое волнение. Вдруг она не появится, вдруг снова разочарует нас?

— Она приехала! — Джия выбегает из соседней комнаты, в руках у нее учебник математики, который Марин купила в магазине учебной литературы. Джия — вылитая Марин, единственная разница между ними — пара дюймов, на которые дочь уже переросла мать. В пятнадцать лет этот ребенок выглядит как вполне созревшая женщина. — Она расплачивается с водителем.

Я делаю выдох, который прежде бессознательно задерживала, и, всплеснув руками, смотрю на маму. Она оборачивается. Отвлекшись на разговор, мама пропустила приезд Сони. Слезы блестят у нее в глазах, и она быстро смаргивает их. Мама выпрямляется во весь свой невысокий рост — чуть выше пяти футов, быстро направляется к двери, но медлит, прежде чем открыть ее. Мы стоим позади нее и ждем, когда она наберется храбрости встретить свою потерянную дочь.

— Мама? — я накрываю своей рукой материнскую, лежащую на ручке двери. — Ну же, Соня ждет.

— Конечно.

Она издает короткий смешок, полный недоверия, и, закусив губу, быстро открывает дверь.

— Соня!

Волосы сестры длиннее, чем я помнила, и я никогда не видела ее такой худой. Ее джинсы и толстый свитер выглядят странно рядом с моим нарядным платьем, глаза и рот окружены сетью морщинок. Соне двадцать семь лет, она на три года моложе меня, но ее улыбка будто принадлежит кому-то, кто гораздо старше.

— Соня, боже мой! Как давно мы не виделись!

Соня колеблется, не зная, как реагировать на радушный прием. Она подходит к нашей матери и как-то автоматически обнимает ее. Руки Сони быстро сжимаются вокруг мамы, а потом она опускает их.

— Марин? Рада видеть тебя.