След торпеды

— Слыхал я, — продолжал Кондрат, — после уборки ты собираешься в те края, где погиб сын? На Север, да? Понимаю тебя, — родному сыну поклониться поедешь. Эх, горько тебе, Аким. И Настю схоронил, и сына. Себя побереги.

Катер подошел близко к лодке. Петр увидел круглое лицо Кондрата с папиросой в зубах.

— Аким, — вновь заговорил Кондрат, — ты просил меня узнать в городе насчет памятника сыну. Я узнал. Триста рубликов стоит. Только одна закавыка есть: где ставить его? Там, на Севере?

— А то где же еще? — пробурчал Аким.

— Тогда в Мурманске и закажешь, так дешевле будет, а то везти такой груз на Север дороговато. Ты понял?

— Понял, Кондрат. Спасибо тебе. Я знаю, ты завсегда меня выручишь. Только передумал я, Кондрат, памятник не сыну — Насте буду ставить.

— Добро, Аким. Тогда приноси завтра деньги, я поеду в город. Мне это сделать не трудно. Я же помню, как ты за моего сына хлопотал. Ну, будь здоров, Аким. Только себя побереги, вода нонче дюже холодная, не простудись.

Катер набрал ход и скрылся в густой темноте. Отец и сын долго молчали. Наконец Петр глухо сказал:

— Рано, батя, ты меня похоронил.

Аким тут же отозвался:

— Ты сам себя похоронил.

— Но я живой.

— Для меня ты мертвый.

— Странно, тогда почему не заявил на меня?

— Еще не поздно это сделать. Вот вернусь и заявлю.

— А что ты скажешь?

— Скажу, что ты — враг, что у тебя есть оружие и много денег.

Петр ехидно засмеялся:

— А может, ты набросишь мне петлю на шею?

— Не хочу руки марать, да и силенок у меня маловато. Тебя арестуют те, кому положено это делать. Такой, как ты, родного отца убьет.

— Я не зверь, батя, успокойся. А меня ты не выдашь.

У Акима больно заныло в груди.

«Трудно мне будет, — решался он. — Только бы сил хватило и рука не дрогнула. Только бы сердце не размякло». Он греб веслами, но руки были как грабли — гнулись с трудом. В душе росла одному ему понятная тревога. Он понял: в эту ночь должно случиться то, чего никогда не ожидал в своей жизни. Раньше он не знал тревоги, от зари до зари работал в колхозе, а теперь все это отодвинулось назад, кануло куда-то, и перед глазами Акима стоял Петька…

Лодка проходила мимо песчаного островка, заросшего густым камышом. Петр сказал:

— Помнишь, как ночью я тонул в этом месте? Если бы не ты… Помнишь? Мне тогда десять лет было. И как лодка перевернулась, ума не приложу… А плавал ты, батя, тогда хорошо. Дотащил меня до берега, я смотрю на небо, а в глазах звезды прыгают.

— Лучше бы ты утонул тогда, — грустно вздохнул Аким.

Петр качнул головой:

— Небось от злости такое говоришь? Ладно, говори. Я не сержусь… Может, для кого я и вправду враг, но только не для тебя. Ты же мой отец.

Лодка носом ткнулась в корявый берег, заросший камышом. Петр выпрыгнул на землю. Аким подтянул лодку на песок, чтобы ее не отнесло течением. Темнота загустела, с речки потянуло прохладой, в небе зароились звезды. В камышах начали перекликаться утки. Аким ничего не слышал, он видел перед собой сына с чемоданом в руке, видел его злую, ехидную улыбку. Он подошел к Акиму, дерзко хлопнул его по плечу.

— Я, батя, не жалею, что судьба мне выпала такая… Жить-то все хотят! Ты хочешь, и я хочу. А думаешь, твой Кравченко не хочет жить? Я-то немало повидал людей, но никто из них добровольно в тюрьму не идет. Словом, батя, дорога к тебе у меня обрезана навсегда. Иного выбора у меня нет.

— Может, покаяться тебе? — голос, у Акима дрогнул, надломился. — Пошел бы в милицию и во всем сознался. А?

— Что мелешь, батя? Меня к стенке тут же поставят. Нет, я хочу еще жить… Ну, не поминай лихом. — Петр пожал отцу руку. Она была холодной, как лед. — Может, проводишь?

— Куда? — машинально спросил Аким.

— До старого дуба.

— Можно.

Старый дуб… Это было самое несчастливое место неподалеку от Зорянки. Не раз здесь тонули дети, летом исчез бригадир. В прошлом году он вернулся из армии, служил в десантных войсках, и смелости ему не занимать. Пришел под вечер со своей девушкой, разделся, нырнул с обрыва, и больше его не видели. Девушка глядела на густо-синюю воду и ждала, что вот-вот любимый вынырнет, а он так и не появился на воде. На другой день всю реку обшарили рыбаки, но поиски ничего не дали. И только спустя неделю, когда рыбаки тянули есть, вместе с рыбой они вытащили на берег труп.

Они шли молча. Вот и старый дуб. Веток на нем как пальцев на руке, но ветки толстые, крепкие.

— Покурим, батя? — Петр достал папиросы, подошел к самому обрыву. Внизу сонно ворочалась Зорянка. Вода блестела под луной, блестела как море на Севере, и впервые за все это время Петр вспомнил судно, капитана Капицу и Ольгу. И сказал грустно:

— Знаешь, а я любил Ольгу. Но теперь она умерла во мне. Все умерли: и капитан, и море, и Ольга… Ты слышишь, батя?

Аким стоял чуть поодаль от старого дуба, опершись на ружье. Он молчал. Так и стояли они один против другого, отец и сын, и каждый думал о чем-то своем. По небу прокатилась яркая звезда и тут же угасла.

— Кто-то где-то умер, — сказал Петр, вспомнив народное поверье.

«Может, еще кто-то умрет…» — вздрогнул Аким и перекинул ружье через плечо.