Там впереди уже показался дом, этот тут единственный, ни с чем другим не спутаешь. Может, он наконец разгонит одиночество. Правда, совсем не стоит рассчитывать на гостеприимные встречи, крепкие объятья, накрытый стол. Дурная слава у здешнего места, дурная история. Всем хорошо известно, кому раньше принадлежала усадьба. Её двухметровый обладатель, он же старый мясник, запомнился миру своим промыслом. От его никогда не устающих рук много крови впитала земля на заднем дворе. Скверный был человек. Срубал головы здоровенным быкам одним взмахом лезвия, снятого с пилы, расхаживал по магазинам и барам, не снимая своего измазанного потрохами фартука.
Но это было давно. Время унесло в прошлое шум его шагов. Все близлежащие постройки заброшены годы назад, развалились и рассыпались. Дом впереди, один из немногих сохранившихся, но даже с титулом "лучшая постройка леса" он выглядит таким старым, от того и страшным. Доски выбиты, окна серые и очень мутные, крыша местами покосилась, кое-где провалилась. Говорят, нынче там собирается много чужаков, почему бы их рукам не облагородить свой кров. По-видимому, кулаки привыкли сжимать нечто иное чем гвозди и молотки. Другие интересы, груз непонятных для остальных забот.
Девочка из дома Андерсум видит открытое окно, раздвинутые шторы.
– Ой, стекло пришлось разбить, отчасти не моя вина. Рама без каких-либо причин захлопнулась прямо перед носом, его же ещё бы чуть-чуть и прищемила.
Осколки полетели вглубь комнаты вместе с повинным в разрушении обломком кирпича. Звон оказался более резким, чем ожидалось. Лицо зажмурилось, плечи поднялись. А ещё одно волнующие дополнение – стало слышно, как в глубинах подвала и чердака расходится лёгкое эхо. Неприятно, что пришлось его пробудить. И как будто вместе с ним ожил сам дом. Помещение стало заполняться пылью, видно, как мелкие частицы просачиваются между щелей потолка. Появились сторонние шорохи, шелест. Порой дополняет скрежет и отдалённый звон железа, как лёгкое подёргивание колокольчика или дребезжание посуды. Но то могут быть всего лишь растревоженные грызуны.
– Тогда, помню, за мной увязался братец. Тот ещё балласт, всё время ныл и тянул за руку.
– Гретель, давай вернёмся, – тихий испуганный шёпот за спиной девочки из дома Андерсум, – я боюсь. Нас накажут, будут пытать, убьют, затем снова будут пытать и снова убьют. Идём назад, пока не поздно, Гретель, пожалуйста…
До сего момента они вдвоём идут рука в руке, при том та, что постарше, тянет за собой того, кто помладше. И чем ближе становится незнакомый заброшенный дом, тем упорнее сопротивляется движению этот маленький якорь.
– Заткнись, – прошипела девочка в ответ. – Бла, бла, бла… хватит ныть. Если не будешь слишком часто открывать рот, нас даже не заметят. Полезли. Только осторожно не наступи на осколки. Распорешь подошву своих тапок – будет больно. Не хочу тащить всю обратную дорогу твой окровавленный труп.
– Гретель, пожалуйста, – жалобный голос всё не унимается, порой переходит на громкие возгласы. – Это опасно! Говорят, они крадут и съедают детей. Проводят страшные обряды, тёмные таинства, жерв… жервприно-ошения.
– Жертвоприношения, – надменный тон, – жертвоприношения, жертвоприношения.
– Это не смешно. Пожалуйста, давай уйдём.
– Ну хорошо уйдём… Как скажешь, думаю ты прав, ты всегда прав, с этим я должна согласиться, – удивительно быстро пошла на попятную девочка, правда, сама лишь ближе подбирается к окну. – Уйдём. Но только с краешку заглянем. Буквально с порога.
Уже принялась высовываться по ту сторону, одновременно пальчиками выталкивает из рамы оставшиеся стекляшки.
– Не стоит… – тихо протянул.
– Быстро посмотрим и сразу же убежим со всех ног. Ещё и наперегонки рванём. Мы так долго шли, не гоже возвращаться с пустыми рук… ру, ру, ру… глазницами… глазами, –
– Ну если быстро… Может быть, тогда я подожду здесь?
– Ах… Ну, конечно, выбирать тебе, но ты тогда тут поосторожнее, мало ли кто-то огромный и ужасный подкрадётся со спины, нацепит на голову вонючий окровавленный мешок, затянет верёвки. Утащит к себе в сырой подвал… Ох, жутко. Гляди в оба.
– Тссссс… – измученный вздох.