Кондуктор поскрёб пятернёй затылок и лицо его просветлело – это было заметно даже под заляпанной кровью повязкой.
– Так что ж выходит, вашбродие: англичашки туркам наподдали, а мы – англичашкам?
– Выходит так, братец. Потому как – вот!
И показал на грот-стеньгу. Там на вечернем средиземноморском ветру полоскалось полотнище Андреевского флага.
А вас, мичман, можно будет поздравить с Георгием. – заметил Остелецкий. – Как в статуте прописано, помните?
И процитировал наизусть строки, написанные ещё при Екатерине Великой:
– …достоин быть написан в подносимой Нам росписи Офицер тот, который ободрив своим примером подчинённых своих, и предводительствуя ими, возьмёт корабль, батарею, или другое какое занятое неприятелем место…
Мичман густо покраснел.
– Ничего, друг мой, не тушуйтесь. – Остелецкий потрепал юношу по плечу. – Не за кресты служим, а на благо Отечеству. Хотя, как в народе говорят? За богом молитва, а за царём служба не пропадёт!
В баковую надстройку «Инфлексибла» ткнулась узкая барка. Гребец, весело скалящийся негр в набедренной повязке и грязнейшем платке-куфии на чёрной курчавой шевелюре приветственно помахал рукой стоящим на мостике людям. Венечка потянулся за жестяным рупором.
– Боцман, давай сюда своих молодцов! В лодки передавать в первую очередь раненых. И в каждую по двое матросов с оружием. Пущай на берегу пленных посторожат, а то, как бы их толпа не растерзала. Местные магометане – народ лютый, от англичан натерпелись. Учинят расправу, а вина на нас будет: «почему не досмотрели?»
Боцман кивнул, подхватил багор и кинулся к борту. До Венечки донеслись вперемешку арабские гортанные фразы и сугубо военно-морские обороты, изрыгаемые с подобающей моменту экспрессией. Мимо протрусили двое матросов, русский и англичанин, с носилками, на которых стонал молоденький второй лейтенант с разбитой головой. Фелюги одна за другой причаливали к полузатопленному броненосцу, принимали людей, отходили, гребли к берегу.
Венечка вздохнул.