Следователь

— Пропал. То есть — совсем. Был — и нету. Зашел домой, приказал подавать ужин, налил себе коньяку, сел в кресло и — пуф! Прислуга его больше не видела. И никто не видел. Коньяк в бокале, сигара в пепельнице, плед на полу, а самого Степплтона — ни слуху, ни духу.

— Инквизиция подключилась к расследованию?

— Конечно. И пришла к выводу, что имело место направленное колдовское вмешательство непонятного рода. Но, сами знаете, «нет тела — нет дела». А адвоката так и не нашли.

— Ого! — Фигаро принялся нервно набивать трубку; пухлые ладошки следователя заметно подрагивали. — На этом у Вас все?

— Почти.

— О Господи!

— Два года назад у Мари опять случилась любовь. Да еще какая! Слышали о Матье Верди, художнике?

— Ха! Да о нем каждая собака в Королевстве слышала! В прошлом месяце его «Незнакомка с вуалью» ушла на столичном аукционе за полмиллиона какому-то халифу…

— Вот-вот, он самый. А Вы слышали, как он погиб?

— Конечно. Пожар в «Ригеле». Хорошая была ресторация, хотя и жуть какая дорогая, — Фигаро внезапно замер. — Вы хотите сказать…

— Не хочу. В конце концов, я работаю на Матика. Но говорить придется. Художник погиб, а вот госпожа Мари, которую он пригласил в тот вечер на ужин…

— Кажется, я догадываюсь.

— Да. Госпожа Мари совсем не пострадала. Представляете? Человек, с которым она сидела за одним столиком, сгорел до обрубка, а на ней — ни царапины. Вы верите в чудеса, Фигаро?

— Скорее, в странные совпадения. Но теперь я понимаю, почему в Инквизитории эту вашу Мари взяли под стражу. Я бы сам отдал такой приказ. И теперь, я так понимаю, она у них подозреваемая номер первый?

— Конечно. Поэтому-то Вы и понадобились Матику.

Некоторое время они молчали. Фигаро пыхтел трубкой и рассматривал надписи на фабричной стене. Надписи были удручающе однообразны и призывали купить лошадей, продать золотой лом, кушать в кабаке «Кролик и Кости», извещали о глубоком моральном падении некоей госпожи Валетты, уличали какого-то Фантика в содомском грехе и предлагали иноземцам с ближнего и дальнего Востока убираться домой. Зато способы, которыми они были нанесены на стену, были самыми разными: от обычной малярной кисти до воздушного распылителя. Тут можно было увидеть обычные масляные краски, светящиеся алхимические краски-хамелеоны, рельефную пластику и даже колдовские пенокраски, постоянно двигающиеся, переливающиеся, искрящиеся немыслимыми цветами. Те, заряд которых уже сходил на нет, слабо поблескивали и уже почти застыли, напоминая серую накипь на стенках титанического чайника. Словом, техника исполнения опять всухую била гуманитарное содержание.

Редут Инквизиции поразил следователя. Он ни разу не бывал здесь; все его предыдущие посещения Нижнего Тудыма обходились без посещения каких бы то ни было государственных учреждений. Только что коляска ехала по грязной брусчатке между закопченной стеной фабрики и жестяными коробками бараков Большой Пружинной, а в следующее мгновение они уже свернули на узкую улочку, утопающую в листве. Это была  подъездная дорожка, по обеим сторонам которой росли декоративные клены, пылающие карминовым огнем осени. Под колесами заскрипел розоватый песок, мелкий и мягкий, словно алмазная пыль, и коляска выехала к решетчатой ограде стальные пики которой украшали жеманные кованые завитушки и темный полог ядовитого плюща.

У ворот, ажурные створки которых казались, скорее, архитектурным изыском, нежели серьезным препятствием, в будке, похожей на викторианскую беседку, сидел молодой человек в черном плаще (такие все еще иногда называли «сутанами»). Он кивнул Гастону, махнул рукой, и ворота с музыкальным скрипом отворились, пропуская коляску. Их никто не остановил, у них никто не спросил бумаги.

Редут оказался красивым двухэтажным зданием, окруженным садом. Это место больше напоминало усадьбу отошедшего от дел кавалера, чем мрачные застенки старинного ордена: стены дома цвета светлого песка покрывала витиеватая лепнина, окна были широкими, чистыми и совершенно не напоминали тюремные бойницы. И на них не было решеток. Ни одной решетки, даже на первом этаже.

В саду виднелись следы легкого запустенья: кучи опавшей листвы на дорожках, густой ковер ряски, затянувший темный (и, без сомнения, искусственный) пруд, непомерно разросшаяся живая изгородь. Впрочем, подумал Фигаро, это вполне могло быть сделано нарочно. Стиль «Старый Замок» — тщательно поддерживаемый бардак с претензией на приватность, эдакая легкая светлая готика

Гастон оставил коляску конюху — старику в широкой толстовке и офицерских сапогах и они прошествовали (именно «прошествовали», другое определение в этой обители вечного октября казалось неуместным) к парадному.

У дверей тоже никого не было. Широкую лестницу охраняли лишь скульптуры из темного камня: заяц, стоявший на задних лапах и орел, сжимающий в клюве оливковую ветвь. Ступени лестницы — розовый мрамор — оказались тщательно вымытыми, а двухстворчатая  дверь в два человеческих роста сверкала темным лаком. Дверной молоток (старая благородная медь, потемневшая от патины) украшала гравировка: горящий факел внутри шестеренки.