Следствие не закончено

И все-таки еще неизвестно, какое решение вынесли бы коммунисты совхоза «Нагорный», собравшиеся обсудить недостойное поведение Петра Андреевича Скворцова, если бы не запевочное выступление инструктора Крайгородского райкома КПСС Федора Федоровича Коростина…

— …Не далее как сегодня утром ваша свинарка Пелагая Яковлевна Седых, пожилая беспартийная женщина, высказала мне в лицо такие слова: «Ну, теперь, говорят, нашего любезного Афанасия Ильича и с работы снимут да еще и под суд, гляди, закатают, поскольку он человек ответственный. А с вашего Скворца взятки гладки: на словах коммунист, а живет как помещик!» Вы чувствуете, товарищи, — нашего и вашего! Даже удивительно: откуда берется в народе такое мнение, что партийный билет является… ну, привилегией, что ли, или ширмой, за которой человек может укрыться от ответственности…

— А разве не бывает так? — спросил сидевший в первом ряду старший агроном совхоза Михаил Артемьевич Кононов.

— Да, к сожалению… водится! — сердито отчеканил Коростин и для вящей убедительности последнее слово как бы приплюснул кулаком к самодельной трибуне. Затем вышел на край сцены — собрание происходило в совхозном клубе — и, выжидательно сощурившись, оглядел обращенные к нему лица коммунистов совхоза. Очень разные лица, но почти на всех одинаковое выражение: совестно людям слушать такие слова, будто каждый чувствует себя в чем-то виноватым. И только на худом и бледном лице агронома то появлялась, то исчезала насмешливая улыбочка. Поэтому Коростин к нему и обратился:

— Но если бы вы, товарищ Кононов, посерьезнее задумались над последними указами Верховного Совета, направленными против всевозможных расхитителей, тунеядцев, взяточников, вам стало бы ясно, почему партия придает такое — давайте говорить всерьез! — первостепенное значение искоренению всех и всяческих бытовых болячек, которые мешают советским людям двигаться вперед к светлой цели!.. И нам, коммунистам, надо раз и навсегда — раз и навсегда, товарищи! — отказаться от гнилого либеральничания…

Правильные слова сказал инструктор райкома Коростин, твердые слова, но…

«Расхититель?.. Тунеядец?.. Взяточник?..»

Какое же из этих унизительных прозвищ его товарищи применят к нему — Петру Андреевичу Скворцову?

Ведь вся его уже долгая жизнь прошла, можно сказать, на людях; работал с мальчишеских лет, комсомольцем ушел на фронт, вернулся партийцем и опять работал…

А что хозяйствишко развернул при станции в полосе отчуждения: огород, как говорится, справный, яблонь и груш свыше двадцати корней, телку выкормил чистопородную, — кому от этого вред? Ведь собственными руками перелопатил, почитай, полгектара земли.

Правда, друг Ананьич не единожды упрекал Скворцова — на словах будто шутливо, а по делу всерьез — за то, что год от году все настойчивее стремился Петр Андреевич пополнить «свои трудовые». Но разве бережливый, пусть и скуповатый даже человек — чужак?

А уж тунеядцем его назвать можно разве что по злобе.

Вот почему в течение всего собрания Скворцову казалось, что разговор идет серьезный и правильный, но не о нем. И не его беспощадно пытается изобличить этот складный, свободно разговаривающий человек, который в сыновья Петру Андреевичу годится.

«Неужели же из-за какого-то паршивого подсвинка допустимо так очернить рабочего человека?»

Как это ни странно, но всем, кто присутствовал в зрительном зале клуба и искоса, словно совестясь, наблюдал за поведением Скворцова, казалось, что его ничуть не беспокоит происходящее. Как сел Петр Андреевич в сторонке — нога на ногу, на колено положил кепку, а поверх кепки крепко сцепил клешнятые пальцы рук, — так и просидел все сорок минут в неподвижности. Чисто истукан!

И слова сказал неподходящие: мужику повиниться бы с открытой душой, а потом заверить на будущее, как полагается в таких случаях, — свои люди ведь его слушали, — так нет: Скворцов даже на сцену не захотел подняться, а просто привстал, тщательно расправил в кулаке кепку — ну, к чему это, спрашивается? — а потом сказал, и даже не сказал, а пробубнил себе под нос, так что не все и расслышали:

— Говорить мне нечего. Да и нет нужды. Полагаю, что подсвинок все единственно перетянет Петра Скворцова: шутка ли, тридцать восемь кил живого весу! Это ведь, если посчитать по себестоимости, больше чем на десятку мог я наказать наш богатеющий совхоз…

Разве не обидно было товарищам Петра Андреевича по партийной организации выслушать такие несправедливые и злые слова!

Так что прав был агроном Кононов, когда сказал во всеуслышание:

— Ну не дурак?

Да и после собрания, на котором большинство коммунистов совхоза проголосовали за его исключение из партии, Скворцов повел себя неладно. И даже, как многим показалось, вызывающе. Прямехонько из клуба он направился к продовольственному ларьку, купил литр «Зубровки», банку мелкого частика в томате и, держа в каждой руке по бутылке, неторопливо прошагал через всю усадьбу совхоза к спуску на реку.

А на другое утро механику насосной станции Скворцову был объявлен выговор за то, что он оставил все службы совхоза без воды.