Следствие не закончено

После Коростина, закончившего свое выступление такими словами: «Вот почему, товарищи, я считаю, что мы просто-напросто не имеем морального права отменять суровое, но вполне обоснованное решение первичной партийной организации!» — никому из членов бюро не захотелось взять слова. Да и что скажешь? «Заклеймить недостойный поступок»? И так уж заклеймили предостаточно. А взять нарушителя под защиту — для этого действительно нет никаких оснований.

И даже отзывчивый человек, директор совхоза Павел Степанович Раскатов, вызванный на бюро, хотя и сомневался «подспудно» в необходимости такой самой жестокой для коммуниста кары, счел за благо промолчать: «Времена наступают строгие, еще пришьют либерализм…»

И только председатель райсовета Антон Петрович Шарабанников — мужчина грузный и неподатливый, из тех, что любят резать в глаза правду-матку, — сказал твердо, словно обухом отстукал:

— Все ясно, и незачем попусту языком трепать. Пусть каждый знает: умел напаскудить, будь любезен и отвечать полной мерой! Вот так. Предлагаю заслушать Скворцова и… Мать честная, уже пятый час заседаем!..

— Нет, подождите, Антон Петрович, — запинаясь от волнения, сказал учитель Костричкин. — Уж если мы больше двух часов так горячо обсуждали деятельность ремонтных мастерских, то… Я понимаю, что все устали и накурено здесь невозможно, но, поскольку речь зашла о судьбе нашего товарища, торопиться неуместно.

— Правильно! Правильно! — как-то неподходяще обрадованно поддержала Костричкина проводившая бюро Наталья Николаевна Максимова — женщина еще по-девичьи круглолицая и румяная, недавно выдвинутая в секретари райкома «в порядке художественной самодеятельности», как не без зависти пошутил один из крайгородских ветеранов партийной работы. — Давайте попросим Петра Ананьевича высказать свои соображения поподробнее.

— Тем более товарищ Костричкин, насколько мне известно, частенько встречался со Скворцовым! — Коростин выдержал многозначительную паузу и закончил уже совсем иным тоном: — Только, ради всего святого, Петр Ананьевич, не подумайте, что я хочу бросить на ваши слова… ну, какую-то тень, что ли.

— Знаете что, товарищ Коростин, — ничуть не смутившись и даже, наоборот, обретая уверенность, заговорил учитель, — если вы и вознамерились заранее опорочить мои слова, из этого ничего не выйдет. Начнем с того, что шесть человек из присутствующих в этой комнате — мои бывшие ученики. И вы в том числе. Так что и вам должно быть известно, что я нигде и никогда не выступал против своей совести. Никогда и нигде!

— Позвольте. При чем тут ваша совесть? — недоуменно озираясь, воскликнул Коростин.

— Разве ни при чем?

Костричкин, сидевший до этого у раскрытого окна, неторопливо прошел к секретарскому столу и встал рядом с Максимовой.

— Ведь вы, Федор Федорович, сказали сущую правду: да, я действительно часто встречался со Скворцовым. Больше того, много лет я считал Петра Андреевича своим другом. Именно поэтому я вряд ли смогу простить ему столь неприглядный поступок. Такое не забывается… Но думаю, что ни у кого из нас не поднимется рука, чтобы вычеркнуть из партийной биографии бывшего фронтовика и кавалера ордена Славы Петра Скворцова такие слова: «Если мне суждено погибнуть, прошу товарищей считать меня коммунистом посмертно. А если останусь в живых, обязуюсь помогать моей партии чем смогу…» В том бою Петр Скворцов был тяжело ранен…

Здесь Костричкину пришлось сделать в своей речи небольшую паузу, потому что из груди Петра Андреевича, неожиданно даже для него самого, вырвался сначала стон — глухой и хриплый, похожий на рычание, а затем два слова:

— Да… страшно.

И сразу всем стало не по себе.

А Наталья Николаевна Максимова низко склонилась к столу, очевидно, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы. И только на лице учителя не отразилось никакого волнения. Да и в словах тоже.

— Отрадно, что наш товарищ Скворцов наконец полностью осознал свою вину. Отрадно, потому что до сих пор ему — да и не только ему! — казалось, что его поступок — это… ну, незначительное стяжательство, что ли, обычного, так сказать, бытового порядка. Ведь у нас как частенько рассуждают: «Авось не обеднеет советская власть, если я отколупну от совхозного или колхозного пирога кусочек!..» И вот в таком, мягко выражаясь, попустительском отношении к всенародной собственности повинен не только Петр Андреевич, а и кое-кто из нас — людей, так горячо и гневно ратующих за большевистскую непримиримость!

— Понятно, куда нацелен камешек! — подал язвительную реплику Коростин. Сказал, но уже через несколько минут сообразил, что лучше бы ему промолчать.

— Простите, уважаемый Федор Федорович, — строго постукивая по столу карандашиком, обратился уже непосредственно к нему Костричкин. — Но я действительно полагаю, что в первую очередь вам, молодому еще работнику районного комитета партии, — именно вам полезно задуматься над моими словами.

— Что это значит? — обеспокоенно озираясь, словно ожидая поддержки от окружающих, спросил Коростин.