Следствие по делу Воланда

В предыдущей главе мы упомянули о богатой мифологии древних времен, особенно о греческой мифологии. Александр Амфитеатров глубоко прав, что бестелесность языческих божеств все-таки телесная. Она бестелесна только в том смысле, что она представляет некую воздушную, прозрачную, миражную, маревную и недоступную для наших чувств субстанцию, и можно даже ее назвать в современных представлениях виртуальной. Ее можно уподобить той прозрачной телесности, в какой был Коровьев, когда явился испугавшемуся Берлиозу: «И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок… Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая. Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. Еще более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: «Этого не может быть!..». Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо» (после рассказа Воланда: «Тут у самого выхода на Бронную со скамейки навстречу редактору поднялся в точности тот самый гражданин, что тогда при свете солнца вылепился из жирного зноя. Только сейчас он был уже не воздушный, а обыкновенный, плотский…»). Поэтому нет ничего удивительного в том, что языческие боги занимались человеческими делами и имели романы с людьми, ничем от нас, в сущности, не отличавшись. Если бы современная девушка вышла замуж за Зевса, это бы вызвало либо всеобщий смех, либо всеобщее неодобрение, но ничего противоестественного в этом браке не было бы, потому что греческий Зевс – это не более чем человек, которого за свои способности и могущество прозвали богом. Получи мы сейчас все эти возможности, мы от этого, с бесспорной очевидностью, не станем богами. Что касается любви как человечности, то с беспристрастной точки зрения, с точки зрения современного взгляда на мифологию, Зевс не более свят, чем его злой брат Аид, царствовавший под землей, а тот не более дьявол, чем его олимпийский брат-громовержец. Зло Аида можно сравнить со злом мага Сарумана из первых двух частей фильма Питера Джексона «Властелин Колец» (2001, 2002), снятого по одноименной книге Джона Толкина, или со злом гордого отца Ферапонта из «Братьев Карамазовых» Федора Достоевского. В нашем восприятии эта ситуация вражды Олимпа с царством мертвых есть не более чем серьезная ссора обычных братьев, которые нуждаются в примирении. Можно было бы просто вызвать доктора Стравинского, который бы сел напротив Аида и, коснувшись его колена, стал бы ему говорить что-то вроде этого: «Почему же вы так не любите Зевса? Он же ваш брат». И все – непримиримой борьбе был бы положен конец. В таком именно смысле Иешуа Га-Ноцри не ошибся, когда говорил Пилату, что «злых людей нет на свете». Возможно, он это имел в виду. Аид, как Марк Крысобой, – это просто несчастливый человек, которому просто досталась во власть самая жуткая и безрадостная часть вселенной, в то время как Зевс и Посейдон стали наслаждаться в своих обителях. Злым человека можно назвать только в том значении, в каком мы называем злыми некоторых собак, охраняющих дом от посторонних людей и незваных гостей, но, в сущности, злых собак же тоже нет на свете.