Следствие по делу Воланда

Основной способ или метод, который применил Михаил Булгаков для того, чтобы сделать Воланда чистым духом, – это избавить последнего от возможности читателю войти в его внутренний мир. Мы привели таблицу, по которой хорошо видно, что ни в одной главе невозможно сопереживание Воланду, так как от лица демонов не ведется ни одна глава, и это даже касается тех случаев, где Воланд и его приспешники говорили и действовали при полном отсутствии самих людей. При чтении любой главы романа за демонами можно только наблюдать, смотреть на них глазами определенных героев, за которых как раз возможно переживать и которым возможно сочувствовать, будто мы сами становится участниками событий. Вспомним, что, по 24-й главе, Коровьев дважды говорил о своем сердце, когда Маргарита вспомнила о фигурах, которые следили за 50-й квартирой: «Что-то сосало мое сердце!», и: «чует сердце, что придут, не сейчас, конечно, но в свое время обязательно придут». В этом случае Коровьев как демон говорил от себя, это была не речь автора. Поэтому тут сопереживание Коровьеву читателя имеет место быть лишь в той степени, в какой тот его очеловечивает в своем сознании, забывая об его дьявольском происхождении. А если бы сам Михаил Булгаков вставил такую строчку: «Коровьеву сосало сердце», или: «Сердце Коровьева чуяло», то это бы испортило данную главу или хотя бы это место в романе. Точно так же недопустима в романе и такая вставка: «В душе Коровьев почувствовал», или: «Душу демона (даже не звучит) вымотали», поскольку души у того нет, как и сердца. Но как играющий человека о своей несуществующей душе Коровьев говорил, когда пожаловался Никанору Ивановичу на интуристов: «Верите ли, всю душу вымотали!» (гл. 9). Таким образом, Коровьеву, как и другим демонам, возможно переживать только в той степени, в какой мы его очеловечиваем, но в строгом смысле любить его как человека при всем желании нельзя. Этот же метод Михаил Булгаков использовал и в ершалаимских главах, а именно – на Афрании. Прежде всего, по этой причине возможно его отождествление с Воландом. В романе о Пилате нет возможности где-либо сопереживать Афранию или проникнуть в его внутренний мир, он полностью закрыт от читателя, оставаясь в силу этого загадкой. Сам капюшон символизирует его бесконечную таинственность. Единственное, пожалуй, место, где он, возможно, выдает свое человеческое происхождение, – это тот случай, когда, въехав в Ершалаим, Афраний насвистывал тихую песенку. Но эту песенку можно счесть и за очередной отвод от посторонних глаз, поскольку он проходил мимо жилых домов, где люди сидели за праздничными столами, а не по пустынной и безлюдной улице, где не было ни одной души. Лишняя страховка не помешает. Так или иначе, этот метод автора применен и в ершалаимских главах, а это означает, что Михаил Булгаков лишний раз хотел вызвать в читателе мысль, что Афраний – это Воланд, на которой мы должны споткнуться, будучи неподкованными. Чего-то, что действительно выдало бы в Афрании человека, в романе просто нет. Можно даже без знакомства с московскими главами при чтении ершалаимских прийти к тому самому вопросу, который поставлен в эпиграфе: «так кто ж ты, наконец?». Кто же такой Афраний? И в этом даже тот сходится с Воландом. Именно так: как московские, так и ершалаимские главы, являясь одним романом «Мастер и Маргарита», должны приводить читателя к одному и то же вопросу, к которому Иван пришел вследствие личного участия в тех странных событиях, происходивших из-за Воланда в Москве, и на который должен последовать ответ Воланда: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».

***

Итак, когда нас спрашивают: «понял ли я роман Михаила Булгакова?», отвечаем: «если тебя твое толкование привело к вопросу Ивана: «так кто ж ты, наконец?», то ты на верном пути».

Когда же нас спрашивают: «понял ли я роман о Пилате?», отвечаем: «если чтение романа Мастера приводит к тебя вопросу: «Да кто же он, наконец, такой», этот Афраний – человек или дьявол?», то ты тоже находишься на верном пути».

Примечания