Следствие поручено мне

Он напялил на свои ножищи подсохшие олочи с медвежьими когтями, потом засучил рукава и показал глубокие шрамы, синие, рваные.

— Вот видишь, как меня этот мишка погладил, когда я его в берлоге обратил? Силен был, зверюга! Такого бы и батька не враз взял. — Взглянув снова на «друга детства», он подумал, достал из широких штанов полосатый платок. — Придется мне твои буркалы этой тряпицей завязать. Береженого, говорят, и бог бережет. Хоть и не убежать тебе от меня, а все-таки… Ну!

— Не пойду, — произнес Колядин онемевшим языком. — Здесь кончай.

— Это я всегда успею, друг дорогой. Но, понимаешь, подумалось мне: авось ты еще на что-нибудь и сгодишься. Сам не пойдешь — понесу. Я ли не добрый, а?

Связанному веревкой по рукам и ногам Колядину Соколовский обмотал глаза платком, затянул узел на затылке и, взвалив егеря на крепкие плечи, изумился:

— Однако не пошли тебе впрок советские-то харчи, Прошка-Василий. Легок ты, брат, как лесная коза!

— Гад! — выдохнул Колядин.

— Ишь ты, птичка голосок подала! — забавлялся бандит, легко шагая со своей ношей под откос. — Да ругай ты меня, Христа ради, последними словами — все одно для меня это вроде церковной музыки. Сколь времени в молчанке-то я пробыл! Ругай — наяривай!

Василий Никифорович слышал, как они спустились в ущелье. Грохот водопада заглушил голос Ивана, и сейчас Колядин соображал, в какую сторону понесет его Соколовский. Егерь знал хорошо: в этих местах нет никакой возможности перебраться на другой берег стремительной реки, тем более у водопада. Река тут делится на два рукава, огибая высокий гранитный столб с отвесными стенами и с редкой растительностью на вершине. Туда никто еще не забирался. Неужели там устроил этот зверь свое логово? Но как? Егерь почувствовал, как на лицо его хлынула ледяная вода, и на миг ему показалось, что бандит бросил его в бушующий поток.

— Будь ты про-оклят! — крикнул он с яростью.

Но через минуту Колядин ощутил себя лежащим на снегу. До него снова долетел спокойный голос Ивана:

— Побереги нервы, дурак!

Василий Никифорович слышал, как Соколовский отряхивается от воды.

— Что поделаешь — трудности быта, — пробормотал он.

Теперь путь круто пошел вверх. Это понял егерь по тому, что Иван стал дышать чаще, натужнее.

— Помнишь, Прошка-Василий, украинскую побасенку? — хрипло говорил Иван. — Послушай. Вначале кум поднял мешок и озлился: «Однако обманул меня кум — мало мяса положил, не поровну поделил». А когда до своей деревни дошел, бросил мешок на пол и похвастался женке: «Кум-то больше мне мяса положил, чем себе!» Так вот и я с тобой…

Тут внес он егеря в помещение, дохнувшее после ледяного купания жилым теплом, развязал пленнику глаза?

— Вот от батьки моего и наследство!

И рыкнул на огромного пса, оскалившего клыки.

Василий Никифорович лежал у стены на узком топчане, служившем хозяину лавкой. Осмотрелся. Землянка, искусно построенная в нише скалы, была довольно просторной. Печь, сложенная из камней, пол, выстланный наново. У противоположной стены располагалась лежанка, накрытая шкурами дикой козы и медведя. В углу, в изголовье, составленные на манер казарменных козел, ржавели старая берданка Гра, американский винчестер без штыка-ножа, штуцер, дробовик с кривым стволом, изъеденным временем, и другое оружие, имевшее хождение в двадцатых годах на Дальнем Востоке. В стороне, поблескивая жиром, стоял новый русский карабин образца 43-го года. К нему Соколовский поставил и карабин егеря.

В землянке сухо, нагретые камни медленно отдавали тепло. Чистый, отдраенный до блеска медный котел и прочая кухонная утварь, белое выстиранное полотенце, отсутствие пыли — все выдавало в хозяине ту древнюю любовь к чистоте, которой особенно отличались староверы.

Да, это была почти первобытная пещера, и сам хозяин ее по виду мало чем отличался от далеких диких предков, но все-таки было это жилище существа разумного. Впрочем, егерь тут же вспомнил, что медведи, барсуки, даже кабаны весьма и весьма чистоплотны в своих логовах.

Колядин взглянул на дымоход и подумал: хотя хозяин и ловко скрылся тут ото всех, а вот дым от очага должен его выдавать. Если пошлют вертолет на розыски, дым заметят, дым не скроешь.

Соколовский, следивший за Василием Никифоровичем, как кот за пойманной мышью, разгадал его мысль. Усмехнулся:

— Ты, Прошка-Василий, особо не надейся. Еще батька научил меня дым прятать. Или не знаешь как? Летом лапник кладу по ветру, а зимой от водопада такой пар идет, и богу не понять, где что. Так-то. Ну а запах — за версту только разве какой кобель учует… Нет, убежать отсюда не надейся. Если я прокараулю, то уж от пса моего никуда не денешься. Предупреждаю] он враз бросится. Абрек и меня не жалует: дважды уже со своей шеи его снимал. Прибил бы, да, знаешь, приятно, когда рядом смерть ходит — кровь будоражит… Подобрал я его в тайге — одичалого, вот и живем теперь вместе.

Иван снял кухлянку, и егерь обратил внимание, что она сшита не по-здешнему: мех ее незнакомый — видать, на Севере с кого-то стянул.