Следствие разберется

Гнилая конструкция, которую пытались соорудить следователи, шаталась и трещала, им не хватало аргументов, поэтому Юнга приволок в суд протоколы свидетельских показаний взрослых дочерей Масляевой. Сёстры жаловались, что за ними ведётся слежка, организованная, они в этом уверены, Серебренниковым, Итиным и сидящим в тюрьме Малобродским. Допросы были проведены разными следователями с разницей в пять дней, но тексты протоколов совпадали от буквы до буквы. Если верить датам, то следствие располагало этим убийственным доказательством моей злокозненности ещё до заседания Басманного суда, но отчего-то постеснялось его приобщить и лишь несколько дней спустя направило в ФСБ просьбу выяснить личности преследователей и защитить свидетелей. Налицо была очередная фальшивка, специально состряпанная к заседанию. Позже в деле я обнаружил и ответ ФСБ: в нём сообщалось, что информация о преследовании сестёр Масляевых не подтвердилась.

Мне нравится принятое в суде обращение «Ваша честь». Я пояснил, что не просто следую красивому ритуалу, но предполагаю, что честь в суде – не пустой звук. Я выразил уверенность в том, что все участники процесса обязаны руководствоваться законом и несут равную ответственность за свои слова и поступки. Я потребовал, чтобы следствие обосновало подозрение в моей виновности фактами и доказательствами. В ответ неслось привычное и скучное «есть основания полагать», «собрано достаточно улик и доказательств». Я просил разъяснить, почему вопреки принципу единообразного применения закона все обвиняемые помещены под домашний арест и только я один в тюрьме. В ответ цитировались положения кодекса: обвинён по тяжкой статье, скроется, уничтожит улики, запугает свидетелей, повлияет на ход расследования. Но в отношении остальных приводились те же нелепые, надуманные доводы. Доказательствами следствие себя не утруждало. Я требовал соблюдения своего права на защиту и признания презумпции невиновности, цитировал статьи Конституции и УПК. На эти требования вообще не было ответов. Всякий раз, когда я разражался своими филиппиками, в глазах судей и прокуроров отражалась смесь недоумения, раздражения и даже будто бы своеобразной жалости: вот же, опытный человек, должен бы понимать правила игры, в которой никто не выйдет за ограниченный флажками коридор, а ведёт себя как неразумное дитя. Композитор Александр Маноцков сказал: Малобродский ведёт себя так, как будто существует настоящий суд. В самом деле, я осмысленно придерживался этой позиции, и не только из наивного донкихотства. Это стратагема – игнорировать нечестные правила, презирать подменяющий правосудие сговор суда, прокуратуры и следствия, настаивать на логике, здравом смысле и соблюдении закона. Перспектива разбиться при этом о стену, сложенную из трусости, вранья и коррупции, была практически неминуема, но принять аморальные правила оппонентов само по себе было бы поражением. Единственную для себя возможность я видел в том, чтобы пребывать в не пересекающихся с ними мирах и продолжать стучаться в казавшуюся нерушимой стену. Впрочем, я подозревал, что внутри эта стена изрядно сгнила. Я знал о пикетах и акциях в театрах, о поручительствах и ходатайствах, о посвящённых «Театральному делу» газетных статьях и радиопередачах. В коридорах и залах судов я видел много красивых, честных лиц знакомых и незнакомых людей, пришедших поддержать меня, и понимал, что не вправе подвести их. Малодушие, измена собственному достоинству были бы предательством и косвенным соучастием в развращении умов и притуплении совести. Особенно остро я чувствовал ответственность перед молодыми людьми. Моё поколение, вероятно, повинно в том, что их жизнь начинается в таком неприглядном, бесчестном мире. И перед ними я испытывал стыд за не мною устроенный бездарный фарс, свидетелями и невольными участниками которого мы оказались.

Бурное многочасовое заседание закончилось. Прошло не больше десяти минут, и судья фирменной невнятной скороговоркой зачитала постановление, несомненно заранее заготовленное: в удовлетворении апелляционной жалобы отказать, решение Басманного суда оставить в силе.

Трансляцию не отключили. В результате какого-то очередного сбоя я стал свидетелем разговора двух тётушек: подследственной заключённой и её адвоката. О моём невольном соглядатайстве они не догадывались и мирно, словно две подруги на лавочке в сквере, вполголоса обсуждали наболевшее. Адвокат утешала и подбадривала свою подопечную. Видимо, не рассчитывая на успешный исход дела, советовала не пренебрегать молитвой и искать утешение в вере. Вторая рассказывала, что была у тюремного священника на исповеди. «Батюшка, отец Андрей, сказал: вот ты кладёшь записочки о здравии, там, и так далее, пиши на обороте свой вопрос, я буду отвечать».